Владимир Владыкин - Расправа. Роман в трёх частях

Людмила уже изучила все повадки матери, стоило сейчас затронуть Галину Егоровну, как она могла снова жаловаться на отца, и даже впасть в истерику. Поэтому лучше промолчать и незаметно уйти. Конечно, так жить больше нельзя, завтра надо поговорить с ней и с отцом…

По своему обыкновению Николай Сергеевич приезжал домой поздно и как всегда донельзя усталый, хмурый, неразговорчивый, о матери ничего не расспрашивал. Но о её поведении Людмила сама ему докладывала.

На этот раз Николай Сергеевич буквально с порога спросил о том, где мать. Людмила не без удивления ответила, что она, должно быть, спит. По тону отца она тотчас догадалась, что о ней он спросил неспроста. Она вопросительно, полная тревоги, в ожидании худшего уставилась на Николая Сергеевича, готовая уже поторопить отца, чтобы тот наконец заговорил:

– Люда, – начал взволнованно он, – я сегодня должен был подписать один документ, который не я обсуждал, а наша дражайшая матушка с какими-то тёмными личностями…

– Не понимаю, о чём ты говоришь? – деланно удивилась Людмила, которая догадывалась о тайной деятельности матери, но отцу боялась говорить. А теперь он всё знает, и может уличить её в укрывательстве Галины Егоровны. – Давай-ка поужинай, а потом поговорим, – предложила она.

– Да, ты, пожалуй, права. Я, наверное, порядочно устал, – задумчиво ответил отец. – И сегодня даже не обедал, – прибавил Николай Сергеевич, ценя чуткость дочери. Хотя он подозревал, что Людмиле что-то известно, а иначе она бы не перевела разговор в другое русло, не отвлекла его, а сама бы заинтересовалась. Впрочем, так может даже и лучше.

Людмила разогрела ужин, отец смотрел в тёмно-сиреневое окно. На его гладких скулах вспухали желваки, сходились к переносице брови и расходились, на лбу собирались и разглаживались морщины.

– Если нетрудно, принеси мой портфель? – попросил он, чуть погодя, когда дымившееся ароматным парком мясо с картошкой аппетитно щекотало обоняние.

Лет восемь-десять назад в холодильнике и в секретере серванта могло храниться несколько бутылок хорошего вина, водки, коньяка разных сортов. Однако из-за Галины Егоровны добрая семейная традиция прервалась. И с тех пор Николай Сергеевич был вынужден прихватывать бутылку в портфеле домой с работы, откуда он также брал папки с документами, с которыми иногда просиживал дома вечерами не один час, а то и за полночь.

Людмила, как послушная дочь, принесла портфель и молча поставила перед ним на стул. Ей не терпелось сказать, но воздерживалась, чтобы отец не пил на ночь глядя, неужели это так необходимо? Сколько он денег переводил на спиртное! Ведь порой отцу одной бутылки на день было мало. Неужели он, как и мать, уже не в силах обходиться без горячительного?

Но сейчас она понимала, что отец действительно чем-то сильно расстроен и хочет расслабиться. И она думала, что сбила у отца импульс к откровению, которым, впрочем, он и раньше не отличался. Но иногда под настроение он рассказывал Людмиле то, что его так беспокоило. А бывали такие моменты, когда от него невозможно было добиться и слова, хотя был нагружен информацией, которая требовала выхода. Но он молча переваривал её в себе. Дочь по-научному начинала разъяснять, что в коммуникабельный век, шквал информации способен подавлять психику, затормаживать восприятие окружавшего социального поля, что приводит людей к стрессам и депрессиям даже у крепких духом людей. Вот почему отец прибегал к спиртному, осенило Людмилу, которое снимало напряжение…

И она стала рассказывать, как в институте среди студентов физмата бытовала традиция шутливого философствования по проблемам социальной и духовной жизни человека в современном обществе. С отцом она начала приблизительно такой же разговор, чтобы как-то расположить его к откровению, какое могло неожиданно найти на Николая Сергеевича. На работе произошло такое событие, которое потрясло отца, и он долго не мог его утаивать. Но она нарочно дала ему передохнуть и собраться с мыслями. Но она боялась себе признаться, что та правда, которая открылась отцу, её неимоверно пугала…

И когда ужин был уже на столе, Людмила села напротив родителя. Николай Сергеевич откупорил бутылку коньяка и налил себе и дочери.

– Вот теперь, папа, мы можем поговорить по душам? – наконец предложила дочь, собравшись с духом.

– О чём? – рассеянно спросил Николай Сергеевич, подняв рюмку перед собой. – Ах, забыл… о документе… Но… это… думаю, уже не нужно… – выдавливал он из себя, криво хмурясь.

– Напрасно передумал, я тоже кое-что знаю, но боялась быть неправильно понятой…

– Что же ты знаешь? – удивился спокойно отец, он быстро выпил, взял снова бутылку, но она застыла под наклоном над хрустальной рюмкой, и наблюдал за реакцией дочери.

– Мать используют… против тебя. Больше такого нельзя терпеть! Я с ней завтра поговорю, что пора вам расстаться, – твёрдо отчеканила Людмила.

– И… Наташа так считает? – осторожно спросил Бобров, его лицо раскраснелось.

– Да, папа, разговаривали. Она перешла все рамки приличия, уже дальше некуда. Мы не маленькие, у нас должна быть своя личная жизнь…

– Всё, Люда, довольно, я тебя отлично понял. Ты знаешь, кто использует мать против меня? Откуда тебе это известно? – спросил отрывисто, волнуясь, Николай Сергеевич. Он-то хорошо знал тех, зарвавшихся людей. Но зачем Людмила вмешивается в опасное дело?

– Неопровержимых фактов у меня, конечно, нет. Но мать говорила о деньгах, которые якобы получает в долг… И потом бывают дома незнакомые мне люди…

– Звонили доброжелатели! – в досаде махнул он рукой. – Давали понять, что её долги повесят на меня!

– Ясно, кто-то оплачивает её развлечения, она не понимает, чем это обернётся в первую очередь против неё…

– Теневой оборот давно уже налицо. Но им всё мало, давай ещё, о их проекте я знал и всегда был против него. Документ – это результат её времяпрепровождения. А мне дали понять, что я должен уйти в отставку. В противном случае могу оказаться втянутым в их грязную игру и сделают взяточником, прикрывающим разгульную жизнь вашей матери. После всего этого… её мало убить. Я должен терпеть шантаж, запугивание? Ни за что! А кто пугает, тот сам боится. Я расскажу в райкоме, первый точно не с ними…

– И зачем, папа, подставляться, ты ещё не всё знаешь, о чём за твоёй спиной они все думают.

– Тогда в обком поеду, до Москвы дойду! А с хамами и хапугами и жуликами —мириться ненамерен! – воскликнул Бобров, сверкнув глазами, сжимая до побледнения кулаки. – На войне было намного легче, враг был известен, а эти ходят под пиджаками в звериных шкурах… – наконец он выпил коньяк и стал молча закусывать…