Мария Сухарева - Иные истории. Предметы и люди

Я сижу у окна и смотрю, мне никуда сегодня не надо, я путешествую глазами и мыслями по судьбам этих простых людей. И так тепло на душе.

Распахнутые, глядящие целый день, вечером окошки требуют покоя, я бережно закрываю их мягкими шторами. И так до следующего рассвета. Что в нем будет? Что они увидят? Об этом завтра…

В огромном заброшенном зале их осталось трое: он – потрепанный временем трон красного дерева с кожаной обивкой, позолоченными набалдашниками и недостающей ножкой, часы в резной оправе и вечность. Стены покрылись плесенью, по углам в шатрах-паутинах царствуют пауки. Десять минут до девяти…

– Бом-бом, – пробили часы.

– Кхе-кхе, – перемялся с ноги на ногу трон, – а я и забыл, что вы давно выжили из ума – бьете не в девять, а без десяти. Ох уж эти ваши ритуалы. Я и без этого грохота все помню. Есть такие воспоминания, которые лучше стереть, но именно они заставляют тебя чувствовать чуть слышное дыхание жизни. Помню, помню, – заскрипел он по-старчески, – все помню. Сегодня круглая дата – ровно двадцать лет назад в 8:50 по местному времени Прирожденный Король отрекся от меня, отринул традиции, втоптав их в пыль вместе со своей мантией, короной и скипетром. Он ушел налегке, не было ни пышных проводов, ни гонений. Лишь покорное недоумение его подданных, которые отпускали его молча. Кто-то восхищаясь, кто-то завидуя, кто-то с опаской смотря в будущее без Него. Никто не знает, куда он ушел, жив ли. Но я знаю, я все чувствую. И раз уж сегодня юбилей, я открою вам эту тайну. Эй, многоногие, слышите? – крикнул он паукам. – Мой Король ушел в рассвет, к новым восходам, морям и приключениям, любви… Это он на людях был со мной, приемы разные, пиршества. А что? Мы неплохо смотрелись. Я тогда еще был при параде, и он – статный, юный, смелый. Но стоило только ему остаться одному, он бежал к этой простолюдинке – скамейке на заднем дворе, вечно изменял мне с этой колченогой. Однажды я умудрился посмотреть, что он там делает. Скажите на милость, знаете, что он там делал? – крикнул он в пустоту. – Он рисовал! Раскладывал вокруг себя кисти, краски, тряпки какие-то и рисовал. Я видел его взгляд – он был по-настоящему счастлив в эти моменты.

Мой Король ушел, чтобы стать художником. Я знаю, он взял бы меня с собой, да только я не приспособленный к кочевым условиям… не художники мы-с, – он грустно улыбнулся складками потертой обивки. – Вот такой я трон – без Короля. А ножки на самом деле у меня уже давно нет, просто Он умел удерживать равновесие.

Нет, мне все это решительно надоело, вот возьму и испорчусь! А что? Мне девочки рассказывали, как портиться. Правда, они это используют, чтобы прервать свое бесконечное стояние на полках в ожидании покупателей. Тут мне, конечно, грех жаловаться – пользуются мной часто, да, вот только я потом за это и получаю. Вчера вон только летела через всю комнату об стену, даже краешек откололся. А я разве виновата, что она сама все время берет меня с собой? Вечно трусь в этой малогабаритной косметичке. А потом начинаются проблемы, и все говорят, что из-за меня. Нормально вообще? То находят мои следы на воротниках его рубашек, то на наволочке, то в пепельнице на тонких сигаретных окурках. И начинается: жена скандалит, этот дурак играет в молчанку, а моя мадам рыдает: «Не могу так больше!»

Потом вроде все утихает на пару недель, и опять по кругу. Главное, он ей потом еще и выговаривает, это, мол, все твоя красная помада. Нашли крайнюю! Боже, почему меня не купила какая-нибудь киностудия, я бы в исторических фильмах играла, разведчиц всяких. А что? Я б смогла! У меня потенциал знаете какой? Я и блестеть могу, и матовости добавить, а как на мне капли воды шикарно смотрятся!

Помада замечталась и вдруг услышала, как открывается косметичка:

«Да, милый, лечу, через пять минут спускаюсь!» – донеслось до нее.

«Ну, вот, опять…» – только и успела подумать помада, как изящные пальчики схватились за колпачок.

А меня с фабрики сразу сюда и определили. В пятьдесят восьмом году. Не думала, конечно, что стану подъездной, но, в принципе, не такой уж плохой вариант. Во-первых, на свежем воздухе, во-вторых, дядя Степа меня от снега и дождя защищает. Это козырек наш, вон как вытаращился, мне с лихвой хватает. В-третьих, я ж в самом центре событий, мимо меня муха не пролетит. Это важно. У меня ж порода, гены. Понимаете, я из дуба, не то что эти ширпотребные из других подъездов. Меня вообще какому-то генералу на дачу собирали, да Ванька, кладовщик новенький, что-то там напутал и забузовал меня сюда, ну а когда спохватились, я уже тут висела. Вот, значит, без малого уже шестьдесят лет.

Насмотрелась я разного. Дом тоже новехонький был, мы с ним вместе вахту-то и принимали. Помню, как растопырили меня на целый день и давай туда-сюда по этажам бегать: шкафы, диваны, стулья, коробки всякие, даже пианино! У меня аж петли затекли и ручка об стену неудобно терлась. Ну, это ничего, я ж понимаю. Зато потом, когда улеглась кутерьма, гости пошли. Новоселье отмечали. Чуть погодя колясочки начали провозить, велосипеды, самокаты. Бывало, что и в последний путь провожала. Всякое было.

А однажды случилась история со мной! У Ленки из пятой квартиры хахаль был, студент, щуплый такой, вечно в шарфах каких-то дурацких ходил и все терся около меня. Сдалась я ему! Подойдет, бывало, и трогает, гладит, высматривает что-то. Неудобно, ей-богу. А в один прекрасный день пришел с красками, ящиком, стремянкой. Ну, все, думаю, отвисела ты свое, мать, сейчас он тебя того, на свалку истории отнесет. Понятно теперь, чего таращился. Зажмурилась я от страха, не шелохнусь, а потом чувствую, вроде шкурит меня, приятно так, щекотно, краской запахло, потом пилить что-то начал. Открыла я глаза, батюшки! Ну красота! Фиолетовая я теперь, да с окошком и цветами, и ручка новая. Оказалось, это он дипломную работу в институте сдавал, дизайнер он. С Ленкой они, кстати, расстались в итоге. Приземленная она девка, а он, говорят, в Америку уехал. Меня же местной достопримечательностью признали, теперь детям показывают. Вишу вот, несу культуру в массы.

Я живу на этом утесе очень давно, настолько давно, что имя человека, выковавшего и установившего меня, уже стерлось с могильных плит заброшенного кладбища. Я – клетка, я защищаю добро от зла. Во мне заканчивают свои дни божьи отступники. В исступлении сжимают они мои плети усталыми руками и, подняв белесые глаза, смотрят на небо. Я много раз задавала себе вопрос: «Почему? Почему они хотят узреть там того, кого предали?»

Друзей у меня немного: скала, удерживающая мою башню, почерневшее от удара молнии дерево, грифон, прилетающий в поисках пищи, да заплутавшие чайки, изредка оживляющие мою обитель пронзительными криками. Когда море штормит, буйные языки волн поднимаются на утес, будто желая взять его приступом. Иногда я чувствую влажные капли на своих прутьях – это моменты особенной радости.