А. Родионов - Туман

Чем старше становился Анхельмо, чем ярче выражалось эта его особенность, иногда причинявшая множество неудобств окружающим. Прежде всего, не многим нравится, когда на них пялятся, не отрываясь, в течение долгого времени. В детском саду многие дети замечали на себе тяжелый взгляд Анхельмо, буквально сверливший их насквозь. Некоторые начинали плакать, думая, что с ними что-то не так, но хитрый мальчуган не хочет сказать им, что именно. Другие летели на Анхельмо с кулаками, поскольку им казалось, что он просто издевается. Третьи предпочитали отворачиваться и отсаживаться подальше, а в дальнейшем избегали общения с обнаглевшим товарищем. Да, именно такую характеристику давали Анхельмо некоторые родители его товарищей по садику – обнаглевший юнец.

– Какое право имеет он так откровенно и нагло смотреть на наших детей?

– Надо изолировать группу от пагубного влияния этого мальчика!

– Куда вообще смотрят родители? А воспитатели? Это же их работа – воспитывать детей, чтобы они не вырастали такими, как этот невоспитанный мальчишка!

Сеньора Альба краснела и сносила за Анхельмо все шишки, а дома учила его быть хитрее, быть умнее и незаметнее. Она говорила ему, что если уж ему так нравится смотреть на людские лица, нужно делать это осторожнее, аккуратнее, чтобы не попадаться так просто на многочисленные уловки других людей. В результате долгих и упорных тренировок Анхельмо научился периодически через силу отводить взгляд, опускать глаза вниз, делать вид, что он переключился на что-то другое. У него хорошо получалось, но, честно говоря, такое притворство ему откровенно претило. К девяти годам он понял, что школа – тоже не лучшее место для занятий его любимым делом, поэтому, едва успевал прозвенеть звонок об окончании уроков, Анхельмо срывался с места и бежал на главную улицу города, недалеко от рыночной площади, где усаживался на скамейку и с удовольствием смотрел на проходящих мимо него людей. Тут он мог разгуляться. Люди всё время менялись, а те, что долгое время сидели на одном месте, например, общаясь с другом или занимаясь живописью на улице, как правило, не замечали его. Анхельмо мог просидеть на скамейке несколько часов, не прерываясь на еду или любое другое действие, так ему нравилось созерцать, наблюдать за людьми.

Он не извлекал из таких наблюдений какой-либо пользы, просто получал удовольствие от того, что смотрел за людьми, которые не догадывались, что за ними кто-то смотрит. Эти наблюдения позволили ему прийти к ряду интересных выводов. Например, некоторые люди всегда вели себя так, как будто на них одновременно смотрит несколько сот человек. Как правило, это были величественные дамы, одетые в дорогие меха, которые плыли по улице, обращая на себя внимание всех прохожих. Анхельмо заметил, что даже если на такую даму никто не смотрел, величественности в её походке не убавлялось ни на йоту. Другая группа людей, довольно многочисленная в его городе, вела себя ровно противоположным образом. Эти люди как будто боялись чужих взглядов, того, что их кто-нибудь заметит, поэтому старались (и у многих из них это получалось на удивление хорошо) делать всё скрытно и незаметно. Если же такой человек всё же понимал, что привлек чье-то внимание, ему сразу становилось не по себе, и он скорее спешил убраться куда подальше, лишь бы снова стать инкогнито, серой мышкой в гуще серых людей, сливавшихся с фоном серых стен города. Если первая группа людей вызывала у Анхельмо скорее негативные эмоции, второй группе он искренне сочувствовал – ведь среди них находилось немало симпатичных, даже красивых, людей, которые были ничем не хуже надутых особ из первой группы. Анхельмо очень хотел, чтобы эти серые мышки однажды осознали свои отличительные черты, свою особенность и непохожесть на других и перестали бояться, что на них кто-нибудь посмотрит.

Когда Анхельмо вот-вот должно было стукнуть тринадцать, сеньора Альба уловила еще одну его особенность, являющуюся прямым следствием его любви к наблюдению за человеческими лицами. Дело в том, что Анхельмо попал в зависимость от красоты человеческого лица, и выстраивал на этом свои отношения с каждым конкретным человеком. Он опирался не столько на красоту лица, ведь нет ничего более относительного, чем красота людей, а скорее на то, понравилось ли ему оно или нет. Сеньора Альба заметила, что если Анхельмо по каким-то причинам не понравилось лицо человека – пиши пропало, ничего не поделаешь. Анхельмо всячески старался избежать разговора с такими людьми, старался отвернуться, сделать вид, что ему не интересно, вспомнить, что ему срочно надо бежать по делам – всё, что угодно, лишь бы не иметь дела с таким человеком. Напротив, если человеческое лицо было ему симпатично – Анхельмо делал всё, чтобы познакомиться, пообщаться, завести диалог и как можно больше времени провести, вглядываясь в столь симпатичное ему лицо, даже если это был отъявленный злодей, пьяница или уличный мошенник.

Волей-неволей Анхельмо придумал и стал заложником своей собственной системы дискриминации, основывавшейся не на материальном состоянии человека или его положении в обществе, а всего лишь на восприятии его лица. Понять заранее, понравится ли ему лицо или нет, было невозможно. Сеньора Альба пыталась выявить какие-то закономерности в понравившихся Анхельмо лицах, старалась углядеть в них что-то общее, что-то схожее – бесполезно. Спектр был чрезвычайно широким, а сам Анхельмо, когда ему задавали подобный вопрос, лишь пожимал плечами и отвечал, что не может объяснить это, потому что это ощущение появлялось в нем как-бы само собой, без каких-либо интеллектуальных усилий. Как если бы внутри него сидел маленький человечек, перед которым были расположены всего две кнопки – «нравится» и «не нравится». При любом контакте с людьми этот маленький человечек должен был нажимать одну из кнопок, предопределяя тем самым итог взаимодействия. Иногда, правда, маленький человечек брал технический перерыв и не нажимал ничего, что проявлялось в полнейшем равнодушии со стороны Анхельмо – ему было не важно, что произойдет дальше в отношении такого «нейтрального» человека. По наблюдениям сеньоры Альбы, которые, в силу её природной мудрости, были не так далеки от истины, в большинстве случаев человеческие лица не нравились Анхельмо – примерно половина из них, точно. Остальная половина делилась в пропорции один к четырем – одна пятая часть лиц была ему симпатична, четыре пятых – нейтральны. Но те счастливчики, кому суждено было понравиться Анхельмо, могли претендовать на его бесконечную дружбу и безусловную симпатию – свою часть работы они сделали, попав в одну десятую избранных, и теперь могли пожинать плоды своей удачливости.