Виталий Капустянский - В поисках праздника

Володя принес канистру холодной воды, и мы с Андреем выпили по глотку за успех дела. В два приема забросив на спину станковый рюкзак, я смотрел, как Андрей помогает Володе, он заботливо расправил ремни и примостил круглого дружка на испытательную спину.

– Что-то тяжело стало, – прогибаясь в спине, сказал Володя.

– Так ведь поели, – хитро закручивая ус, сказал Андрей.

– Да и солнце еще жарит в два раза сильней, – поддержал я.

– Да, ну ладно, – согласился Володя.

Вдохновленный Орфей лихо закинул на спину свой рюкзак и освободил удивленного Володю от канистры с водой. Он, бодро вскинув голову, словно окрыленный Икар, легко зашагал по коварной гальке с чувством выполненного долга. Волшебные камни, ниспосланные нам богами свыше, сделали свое дело, и взмыленный Володя нес эту небесную кару на радость в душе хохочущему Орфею.

Волшебство помогло Володе уловить наш ритм тяжелой кавалерии, и его бывшая прыгучая поступь стала такой же крепкой и могучей, как наша. На коротких остановках он, как и мы, выполнял ритуал тяжелого аргонавта, снимал круглого дружка, купал в море голову и разминал затекшую, взмыленную спину. Орфей ликовал и от этого переносил свою тяжесть гораздо легче, тяжеловооруженный спартанец Сизиф больше не совершал губительных для нас рывков, но мне стало жаль Володю, что он взмыленный, как мы, несет зря ненужную тяжесть. Белый дом неожиданно вырос, и наша дорога по побережью окончилась, мы сделали привал, и я открыл Володе волшебную тайну.

– Володя, труден труд Сизифов?

– Да, – сказал он, обмывая морской водой лоб.

– Выкинь камушки из рюкзака, – осторожно сказал я.

– Да вы что, обалдели! – вскричал он.

– Зачем сказал, опять рваться будет, – сказал Андрей, обмывая морской водой грудь.

И как только все чары были сняты с Володиной спины, он бойко зашагал по асфальтированной дороге, словно хотел оставить Сизифову славу на морском побережье. Остроконечные кипарисы и высокие тополя взяли нас под прохладную защиту, лагерь «Днепрорамзэс» расположился на изгибе морского побережья. Широкая, бетонная дорога, возвышаясь над морем, округляла острый изгиб, по ее краю шел металлический бортик, а вечером, как показалось мне, она вполне могла сойти на пристань, для романтических свиданий. Мы шли по ровным дорожкам в глубокой тени, от усталости я не мог понять, что у меня тяжелей, голова или рюкзак, изящно изогнутый мостик забрал мои последние силы. Я остановился на границе прохладного сада, мне очень не хотелось, выходить из спасительной тени, о, если б тень могла поглотить меня, как черная дыра, я был бы счастлив. Но дух аргонавта подсказывал мне, что я должен выйти навстречу желтому циклопу, и мы вышли на залитый солнцем пляж. Мои тяжелые, отчаянные шаги, наконец, закончились, и ребристая крыша навеса приняла нас в свои топчанные объятья. Сизиф, освобожденный от оков, отправился на поиски передовых аргонавтов. Мой синий, станковый рюкзак стал мне ненавистен, и, чтобы сбросить его психологическую ношу, я увидел спасение в море. Отмокая в воде, я смотрел на берег, словно моллюск, сквозь щель своей раковины, и тут я почувствовал, как безразличие ко всему схватило меня за горло.

– Выходи из воды, я нашел их, – закричал с берега Володя.

Возвышающийся холм находился рядом, где оканчивался спасительный навес, бетонный бортик преграждал нам путь, и, сбросив на него рюкзак, я с овладевшим мной безразличием смотрел на машущих сверху Женю и Сашу.

– С меня хватит, осталось совсем ничего, подняться на пятый этаж и там умереть, – возмущался я.

На вершине холма рос изогнутый дуб, и вот с корней этого благородного дерева сошел могучей поступью Геракл, он безмолвно закинул на мускулистое плечо тяжелый рюкзак и, словно Тесей, овладевший летучими сандалиями, стал быстро подниматься вверх, за что я ему был очень благодарен. Но Геракл не забыл и своего лучшего компаньона Орфея и оказал ему дружескую помощь в нелегком подъеме. Площадка, на которой разместились аргонавты-разведчики, изгибалась под углом тридцать градусов, две дороги делили ее пополам, мое внимание привлек ровный участок сухой земли, вплетенный в верхнюю дорогу. Я обошел Семеныча и Олега, они лежали на белых плотиках, созерцая голубое море, улыбаясь, я представил их безмятежный сон под веселым углом. Вокруг нашего формирующегося лагеря росли низкорослые, кругловатые по форме ивы, молодые дубки, цепляясь корнями за гору, были причудливо изогнуты. Сухие, желтые стебли покрывали выжженную солнцем каменистую землю, они помогали южным туристам разжигать костер. Я собрал брезентовое ложе и установил его на ровное место, свой рюкзак я положил рядом с самой высокой на нашей площадке ивой. Сухие, золотые стебли окружали мое ложе, и я, словно новый римский диктатор, лежал, окидывая взглядом вверенный мне лагерь и все окрестности морского побережья. И растущая рядом ива вдруг наклонилась ко мне, словно опахало, и моя голова, увенчанная солнечными золотыми лаврами, значительно отяжелела. Справа от моего ложа чуть ниже, словно мой телохранитель, расположился Орфей в моей одноместной палатке, она, как кость в горле, стояла на пути второй дороги. Главная дорога шла через нашу стоянку, а за водой все туристы ходили в лагерь «Днепрорамзэс», поэтому каждый раз очередной незнакомец с разбегу попадался в упругую брезентовую сеть, установленную коварным Орфеем. Когда это происходило, Орфей хитро закручивал ус и говорил:

– Хорошо.

Почти на краю обрыва стояла четырехместная палатка, вокруг нее лежали вещи, сумки и кульки с крупой. Семеныч всем предлагал отведать резиновой каши, Саша, Олег и Женя смеялись над рассказом Андрея о сизифовых камнях. Среди нашей компании находился знакомый Жени, он, не встретившись со своими друзьями, присоединился к доблестным аргонавтам. Игорь был интеллигентный молодой человек, аккуратно выбритый и подтянутый и сосредоточенный на своих никому не известных планах. Находясь на возвышенном месте, мой диктаторский глаз, в отличие от лагерных воинов, видел панораму пляжа, как на ладони, и эта перспектива мне нравилась. Сытный обед влил в нас новые авантюристические силы, и наши усталые и неакклиматизированные тела и сдавленные жарой головы устремились на ознакомление с лагерем «МЭИ». И, взяв в руки диктаторский жезл, я в сопровождении телохранителя Орфея и грозного воина Геракла, а также младшего брата Сизифа, отправился к местным легионерам, доверившись хитроумному разведчику Жениилу. Медленно спускаясь с горы, мы шли, радуясь тому, что оккупировали новый, богатый всякими соблазнами, как нам казалось, южный край. Спустившись к морю, мы пошли вдоль узкого побережья, на подходе к лагерю мы увидели торчащие из воды бревенчатые сваи, всего их было семь, это было сакральное число, и я в душе порадовался хорошему предзнаменованию. Еще немного шагов, немного волнения – и мы ступили на желанную землю, точнее на закованный в бетон берег с которого я сразу увидел зубчатую башню, возвышающуюся над благородными кипарисами. При входе в лагерь вы обращали внимание на эллинг, я бы даже назвал его мини-эллинг, это сооружение с иллюминаторами напоминало старый утюг, на верхней ее части высилась белая половинка башни с прямоугольными бойницами. За эллингом стоял прямоугольный, белый домик, над плоской крышей которого закрепилась синяя труба с развевающимся флагом «ОСВОД». Лагерь «МЭИ» был разбит, между двух зеленоватых гор, словно оркестр в акустической яме, и поэтому все музыкальные звуки разносились по всему морскому побережью. Войдя через центральный вход, я обратил внимание на беседку, вокруг которой росли кусты, за беседкой лежали спортивные маты, стояли штанги, гири, высится турник и гимнастические брусья, баскетбольная площадка с резиновым покрытием заключает спортивную зону. Границей спортивной площадки является бетонная лестница, ступени которой описывают полукруг. Поднявшись по ним, вы попадаете в цветочный парк, поднявшись повыше, оказываетесь на площадке, где теннисные корты, поднявшись еще выше вас, встречают домики-полубочки, а за ними извивается пьяная лестница, история которой хранит печальные воспоминания. Если продолжить движение по правой части лагеря, то вы непременно наткнетесь на студенческий туалет, запах которого, словно слезоточивый газ, бил вам в нос. В центре лагеря находилась площадь, выложенная мощеным камнем; немного поморщив нос, вы попадали в кооперативное кафе. Крутая лестница, описывая полукруг, заканчивалась незамысловатым домиком, на ступенях выстраивалась очередь к желанному окошку. Вся эта конструкция нависала над площадкой с высокими столиками, под площадкой домика на подвесной полке стоял телевизор, показывали типичный западный боевик, это облегчало жаркое ожидание. Дальше по правой стороне тянулся ряд брезентовых шатров, а повыше петлял серпантин южной дороги. В противоположность правой стороне, левая начиналась «аллеей любви», пять рядов гладких, бетонных плит вели вас по замысловатому лабиринту и, пожалуй, это было самое прекрасное место в лагере. Слева за бортиком дороги росли стройные кипарисы, а справа шла стена, выложенная из овальных камушков, входя глубже в парк, вас затягивала лавочка под навесом, на которой, очевидно, было разбито не одно сердце. В середину аллеи вела причудливая лестница, по краю которой извивался змей-соблазнитель, льстиво высунув язык, и именно по этой лестнице спускались любопытницы, встречая теплый рассвет, замешанный на горячих ласках. Дальше высилась зубчатая башня, в которую можно было войти, а выйти с другой стороны, от нее шла крепостная стена, хранящая не одну любовную тайну. Неожиданно дорожка и стена обрывались, предоставляя полную свободу выбора. Ближе к центральному входу по левой стороне стояли теннисные столы, повыше шла волейбольная площадка с резиновым покрытием. «Аллея любви» являлась границей дискотечной площадки, круглый пятачок с маленькой сценой был танцевальной площадкой, вверх от площадки восходили ряды лавочек. Над последним, верхним рядом стоял белый домик с необходимой звуковой аппаратурой, выше располагался жилой одноэтажный корпус. Понимаясь выше по центральной дороге, вы обращали внимание на крутую лестницу, она вела под навес студенческой столовой, когда вы обедали, открытый зал приятно продувал южный ветер. Широкая асфальтированная площадь в центре лагеря разделяла столовую и студенческий туалет, прямо по центру за площадью, утопая в зелени, стояла беседка, в ней курили, назначали свидания и просто отдыхали. Добавим, что эти благословенные места, были воспеты не одним даровитым поэтом. Строки Александра Сергеевича Пушкина так и срываются с языка: