Ольга Кучкина - Ты где?

В одно мгновенье он проснулся знаменитым, и то, что классик делал вид, что слыхом о нем не слыхивал, выдавало его классическую уязвимость, всего и делов. Перепелов простил ему, жалея старичка , не то чтобы уязвляя его про себя еще и в физиологическом смысле, а всего-навсего адресуя ему словечко, каким перебрасывались, как мячиком, что в том, что в этом поколении. Перепелов больше чем жалел – он ценил классика. Злата, когда называла его любимым классиком, знала, что говорила. Но и Перепелов знал, что делал, и когда Злата прильнула к нему, млея, зачем, дескать, задрался со старичком, честно объяснил, зачем.

Они находились еще в том скоропортящемся состоянии и скоропреходящем возрасте, когда в постели больше говорят, чем ласкаются физически. Им надо было столько сказать друг другу, что когда ласки достигали апогея и разрешались нежной слезной влагой везде, где положено, неизвестно, что тянуло больше, интимная физиология или сокровенные признания, вопросы без ответов и вопросы с ответами, после которых близость делалась еще ближе и все начиналось сначала.

То, что Перепелов принес в газету, переписывалось на машинке из черной клеенчатой тетради, еще отцовой, учительской, которую подросток, экспроприировав при бегстве у отца, таскал с собой в лихих странствиях чистой, не смея пачкать, решившись на то совсем недавно, после чего она уже заполнялась полноценными буквами с пулеметной быстротой, и оказалась не уничтоженной, поскольку не подлежала уничтожению.

– Неуничтожимой, – шепнула ему на ухо Злата.

Тетрадку прочел Гриша Майзель, натурально, испросив разрешения. Проболтавшаяся Злата спрятала свои серые, отдававшие жемчужным блеском, под густую пепельную челку. Днем раньше Перепелов небрежно сунул ей: хочешь, почитай. Но разрешения на оповещение о тетрадке широких слоев населения не давал. Злата оповестила отца без спроса и теперь затаилась, уже знакомая с перепеловским внезапно проявлявшимся свойством прямохождения там, где обычный здравый смысл требовал хотя бы слегка пригнуться, чтобы не шарахнуться лбом об арку или, хуже того, о стену. Гриша, кустясь бровями и блестя лишенным волос шаром головы, а также подобным дочернему жемчугом серых глаз, предложил на основании части фрагментов сделать нечто цельное, сам брался за редактуру и выбор издания.

– Если хочешь, я позвоню главному Затейливой , мы приятельствуем.

Перепелов не хотел. Тетрадку – лег на диван, закурил, тогда он курил, не отягощенный проблемой мешков в подглазьях и прочими проявлениями возраста, – перечитал, встал, ввинтил окурок в пепельницу, взял лист бумаги, вставил в подаренный тестем югославский делюкс и перепечатал все как есть, ну может, пару-тройку предложений поправив. После этого обратился к Грише: дайте адрес. Тот дал.

– Я помогу, – поднялся со стула молодой Перепелов, адресуясь к Маше Майзель, которая принялась убирать со стола ненужное, чтобы принести кофе и десерт.

Проходя с посудой в руках мимо классика, приостановился:

– Вы классно пишете, а это овечье стадо, что размазывает пьяные сопли, и правда, надо гонять, а то и гнать, пока не поймут, что не в том дело, сколько раз они тебя упомянули, а в том, сколько раз упомянул их ты.

Он сделал ударение на они и ты и пошел, понес вслед за Машей тарелки в кухню.

Классик оценивающе посмотрел ему вслед.

– Где ты его нашла? – повернулся он к Злате, по-прежнему пуленепробиваемый, беря зубочистку из стаканчика.

– Это не я его нашла, – залилась смехом молодая Злата. – Это папа его нашел. На помойке.

– Звонили из администрации Лидера. – Перепелов искоса взглянул на жадно и некрасиво пьющую из граненого стакана воду жену.

– Из администрации Лидера? С какой стати?

– Встреча Первого Лица с интеллигенцией.

– Сегодня?

– Через неделю.

– А ты причем?

Он промолчал. Ее умение равнодушно задать ядовитый вопрос редко вызывало в нем ответную ярость, чаще – безразличие, иногда – смесь безразличия с яростью.

– Ты думаешь, Первое Лицо читало твой роман? – Она поставила пустой стакан в грязную мойку.

– Похоже, что да, – стремился он сохранить терпение.

– Ему понравилось?

– Какое это имеет значение.

– А что имеет?

– То, что на сегодняшний день я самый известный писатель в стране.

– В тусовке, – поправила она.

– В стране, – повторил он. – И за рубежом.

– Значит самому известному писателю в стране и за рубежом будет опять не до ремонта, – прибавила она яду.

Йаду, как пишут в интернете.

– Сегодня съезжу за материалами, – пообещал он.

– Свежо предание, – проворчала она.

Снова взяла немытый стакан из мойки, снова наполнила и, с той же неприятной жадностью опустошив, вернулась к теме:

– Ты ведь не уважаешь его.

Он понял.

– Видно, он уважает меня.

– Я бы на твоем месте не пошла.

– А я на своем пойду. Мне интересно. Я же не намереваюсь сидеть как баран и ждать, когда меня зарежут вкупе с остальными. Не для того я так много лет точил перо.

Она спросила вдруг:

– А для чего ты его точил?

И вышла из кухни, не дожидаясь ответа.

– Маразм супердамский! – процедил он сквозь зубы.

Лидерская карта выпала внезапно.

Можно сказать, что Лидер внезапно вмешался в его личную жизнь.

Вот так всегда: стараешься, мучаешься, выстраивая картинку жизни, как режиссер выстраивает телевизионную картинку, а из-за угла – внезапные помехи в эфире, и все насмарку.

Он собирался сказать Злате про Лелю. Но про Лидера – было последнее событие, а про Лелю – предпоследнее, и он сказал это, отложив на время то.

– Просили не распространяться! – крикнул он вдогонку жене.

…А если ничтожество замысла и ничтожество исполнения?..

Гриша Майзель действительно нашел молодого Перепелова на помойке. Не фигурально. Буквально.

Гуляя с лабрадором Ральфом в поздний час, Гриша увидел на углу их полудвора-полусквера долговязого солдатика, рывшегося в мусорном баке, куда жильцы близлежащих окрестностей опускали полиэтиленовые пакеты с отбросами.

– Что ты делаешь!.. – невольно вырвалось у сердобольного Гриши.

– Есть хочу, – в двух словах объяснил положение вещей костлявый солдатик.

Армия уже начала разлагаться. На глазах происходило обнищание масс, типичное прежде для закордонья. Под покровом ночи к отечественным мусорным контейнерам крались не только наши оголодавшие солдатики, но и наши учительницы, наши врачи, инженеры и пенсионеры. Впереди годы, когда положение ухудшится, гиперинфляция научит людей считать тысячи как копейки, и сенсорный датчик Перепелов, приявший свободу и демократию естественным образом, столь же естественным образом отзовется на плач народный, задавшись сакраментальным: альтруистична или эгоистична передовая интеллигенция, духовные запросы которой оплачивает остальное население, которому она не устает объяснять, что от ее запросов, в конце концов, выиграют все. В каком конце и каких концов, воскликнет Перепелов в нашумевшем газетном развороте.