Ольга Гренец - Хлоп-страна

– Послушай, встретишься в Москве с матерью, передай от меня привет, – говорит он Максу. – Если ей нужны деньги на церковь, пусть мне позвонит.

– Джордж сильно озабочен твоим здоровьем, папа, – повторяет Макс. – Ты соблюдаешь диету, принимаешь витамины? Помни, пожалуйста, что доктора запретили тебе мясные и молочные продукты.

Степан вздыхает. Разговаривать с сыновьями – всё равно, что кричать в лесу: только эхо и отвечает. Они не слышат, что он хочет сказать.

– Послушай меня, дурак стоеросовый, что ты забыл в Москве? – спрашивает Степан. – Возвращайся домой. Можешь открыть тут сколько хочешь ресторанов! И когда ты, наконец, женишься?

– Папа, я сейчас не могу разговаривать. Опаздываю на встречу… – Макс прерывается, чтобы откашляться.

Степан слышит автомобильный гудок, потом ещё один. Кажется, разговор окончен, и Макс просто забыл положить трубку. Ан нет:

– Папа! – голос Макса звучит тише, чем обычно. Похоже, ему надо сказать что-то важное.

Сердце Степана ёкает, а потом начинает биться быстрее.

– Что, Макс? Что ты хочешь сказать?

– Папа, я ещё побуду немного в Москве. Здесь действительно много чего происходит. – И продолжает, чуть-чуть запнувшись: – Мне надо бы ещё денег… Побольше. Ну в общем… гораздо больше.

– Понятно. Стало быть, всё по-прежнему.

Степан вешает трубку и заставляет себя подняться с пола. Чувствует, как дурнота подступает к горлу, и чуть ли не бегом направляется в ванную. Он едва успевает: желудок сжимается, и его рвёт гоголь-моголем. Немного погодя Степан, держась за стенку ванной, поднимается и выглядывает в окошко над унитазом. Начинает светать, он различает силуэт дуба, растущего в десятке метров от дома. В ушах стоит тихий звон, напоминающий какофонию «Кронос-квартета». Кажется, сегодня лучше не ехать на Манхэттен подписывать бумаги. Ещё один приступ рвоты – и он избавляется от остатков вчерашнего ужина. Степан с удовлетворением отмечает, что сумел сдержаться и не испортил ничего в только что вымытых местах – ни в коридоре, ни в гостиной. Он осматривает пол в ванной и подбирает два тёмных волоска, прилипших к раковине. Нет, всё-таки ни за какие деньги не заставишь чужих людей навести в доме полный порядок.

Как-то раз чищу я картошку на ужин, и тут звонок в дверь. Я вздрогнула: никаких гостей я не ждала, от неожиданности даже нож выронила в ведро с отходами. Засуетилась и ведро перевернула. Пока восстанавливала порядок и споласкивала руки, звонок повторился – незваный гость упорствовал.

Пошла открывать: за дверью стоит женщина средних лет, платиновая блондинка с приятными, удивительно правильными чертами лица и бледно-голубыми глазами, одетая в серый брючный костюм.

– Прошу прощения, что беспокою в субботу, – говорит. – Чтобы не задерживать вас, спрошу прямо: не можете ли вы внести пожертвование?

Я собралась было сказать: «Извините, нет», как обычно отвечаю мормонам-миссионерам, и запнулась. Не сразу, но дошло, что со мной заговорили по-русски. Ничего удивительного, находись мы в Москве или в Самаре, но вообще-то мы в Сан-Франциско. Ясный, солнечный день. Сосед вон моет машину – помахал рукой, я помахала ему в ответ.

– Не хотите ли чаю? – спрашиваю я и чувствую, что вопрос на моём родном языке звучит неуклюже. Я уехала из России подростком и, пока не поступила в американский колледж, несколько лет жила в Хайфе. По-русски говорю раз в неделю с родителями, по телефону, со всеми остальными – на английском или иврите.

– С радостью, – отвечает женщина, – я весь день на ногах.

Вошла, разулась. Пока я распаковывала гостиничные тапочки, хранившиеся, теперь стало ясно, как раз для такого случая, стала оглядываться по сторонам.

– А у вас мило, – говорит, стоя у распахнутых дверей моей студии-спальни. На мольберте у меня стоял незаконченный пейзаж Ленинграда. Чем дольше я над ним работала, тем больше он, казалось, терял свои очертания. – Вы художница?

– Я занимаюсь исчислением страховых тарифов, – отвечаю, – а в свободное время пишу маслом.

– У вас, должно быть, талант, – говорит она. – У меня аж холодок пробежал при одном взгляде на… что бы это могло означать? Рыбак на крыше высотки?

– Это женщина, девочка. Она ловит луну в море слёз, затопивших её двор, – объясняю я. – Сюрреализм.

– Понятно, – отвечает. – Что ж, вода вышла замечательно, такая холодная на вид!

После моего объяснения интерес к картине она потеряла. Я повела её на кухню, налила в чайник воды из-под крана и поставила на плиту, накрыла стол: сыр достала, хлеб, масло из холодильника, отыскала в шкафу банку малинового варенья и полкоробки шоколадных конфет, купленных в русском магазине в Ричмонде.

Женщина взяла сырую картофелину, забытую на обеденном столе, и стала машинально её чистить.

– Да что вы, зачем! – удивилась я, отнимая у неё нож и картошку. – Я потом закончу. Хотите халвы? Кажется, у меня немного осталось после… – халва оставалась после недавней поездки в Израиль, но я вовремя спохватилась: женщина-то, наверное, явилась за пожертвованием для православной церкви, Израиль тут ни при чём.

Я с удовольствием разыгрывала русское гостеприимство, зачем же срывать представление, чего доброго втянешься в эту тягомотину с разговорами о религии, национальности. Сразу вспомнились «кухонные посиделки», как у родителей с друзьями бывало, скукота!

– Расскажите о вашей церкви, – попросила я, роясь в стенном шкафу в поисках халвы среди пакетиков с орехами и сухофруктами. – Вы ведь собираете пожертвования?

– Все деньги, которые нам дают, расходятся на культурные мероприятия для нашей общины, – с достоинством объясняет она. – У нас дневной детский сад, его ведут волонтёры. Читают детям «Руслана и Людмилу», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Айболита», «Мойдодыра», спектакли ставят. Добровольцы помогают пожилым людям, продукты носят, газеты, чтобы не чувствовали себя одинокими. У нас и библиотека, и компьютерный центр есть, базы данных со списками вакансий для новых иммигрантов, пособия по английскому. Наши расходы невелики, мы любой малости будем рады. А оставшиеся деньги, если они вообще остаются, идут на общий досуг. На старый Новый год даём обед, а в июне в день рождения Пушкина устраиваем праздник с чтением стихов и представлением.

– Вот где она! – извлекаю я халву из-за банки с огурцами. Упаковка вскрыта, но халва ещё свежая, полпачки осталось. Развернула, выложила на тарелку перед гостьей. Чайник закипел; я, точь-в-точь как бабушка, свежий чай в заварной чайник засыпала, кипяток влила и в полотенце завернула, чтобы заварилось покрепче.

Наконец чай готов, и я присаживаюсь к столу:

– К какой церкви вы принадлежите? К русской православной? Как вы меня нашли?