Ольга Шамборант - Опыты на себе

Делать нужно только одно и самое главное – жертвовать. Сделано вообще ровно столько, сколько пожертвовано. Чем, скажете вы? Чем-чем – жизнью: временем, силами, сном, «своими интересами», безмятежностью, страстями, пороками, принципами, привычками, идеалами, вкусами, «возможностью побыть наедине со своими мыслями» – короче, любым балдежом. Разве что вы балдеете от исполненного долга… Эгоисты все как один, вот только одним для утешения нужен комфорт, а другим подавай чистую совесть. Этим горе-эгоистам хорошо известно, сколь недостижимо это самое чувство исполненного долга. Разве можно сделать достаточно для тех, кто от тебя зависит? Все будет и мало, и не совсем то, и не совсем так. Одной решимости типа «Орленок, орленок!» недостаточно. Абсолютная необходимость жертвы очевидна. Так что все эти агнцы, преданные закланию, суть наглядное пособие по небесной механике, которая неизменна. Это не сказка, а рецепт.

Просто, увы, от наших частных локальных усилий до разрешения любой проблемы – дистанция огромного размера. И тем не менее – делать, делать и делать – за счет своих интересов, за счет них, родимых. Ибо не только такие очевидные последствия халтуры (неделанья и нежертвования) властей, например, можно привести, как забастовки, голодовки, теракты и другие социальные взрывы, но, я думаю, даже землетрясения, ураганы и прочие тайфуны без особой мистики можно рассматривать как наказание за халтуру.

Все сейчас повально обратились в Веру, прямо целыми вагонами метро. Но даже не говоря о большинстве, которое на вопрос, что означает крест на твоей шее, отвечает: «Что я – русский», не говоря о большом стаде, малое тоже ринулось в узкие врата, с ходу отвергнув внутри себя любые обязательства и попытки следовать и исполнять, только получать, как в «МММ».

Не знает, что делать (якобы не знает) тот, кто внутренне не согласен на жертву, а кто «всегда готов» – глядишь, уже пашет в новой осложненной обстановке.

И главное, сделанное обычно незаметно, просто, может быть, не случится какой-то беды.

Какими мелочными рассуждениями одержимо наше сознание на протяжении дня! Может быть, только утром – перед угрозой новых непосильных, бессмысленных и обязательных мытарств, – мы все же что-то как-то осознаем, чтобы тут же забыть. А так, что только ни роится в голове – из своей ли кладовой полемического и обиженного состояния, в ответ ли на внешние раздражители, – ужасная глупость всяческих опасений, ультиматумов, отвращения, отчуждения, ощущения абсурдности происходящего… Вот, сядьте, например, в электричку. Сначала, когда она соберется с духом, чтобы отправиться в путь, окажется, что у вас под сиденьем – мотор, и вы будете мелко дробно трястись и опасаться, не вредно ли это для здоровья, а может быть, наоборот – придаст упругость мышцам вашего лица – пассивно. Ну, бог с ним, пересаживаться лень, да уже и некуда. Сограждане, завсегдатаи электропоездов, уже заполнили вагон, грузно и основательно сели. Им всем – не привыкать. И одеты они все так, чтобы не испачкаться, не промокнуть, а в сущности, в том, что они носят.

Как только электричка трогается, в вагон впрыгивает ваш шанс номер один – плутоватая тороватая бабенка в платочке, что для нее явно неестественно, и в затемненных очках. В руках у нее «святой» короб, обклеенный бледными текстами, – для сбора средств на Храм, допустим, на Спасо-Преображенский, если такое вообразимо. Некоторые бочкообразные женщины ей подают. Когда она приближается, я вижу, что на одной из поверхностей куба наклеено нечто вроде лицензии, как в окне ларька, – бледный ксерокс некого документа, внизу крупными буквами: БЛАЖЕННЫЕ БУДУТ ПОМИЛОВАНЫ и – печать. Яркая чернильная гербовая печать, очевидно, это печать небесной канцелярии.

Не успевает она дойти до конца вагона, как появляется следующая дама средних лет с высшим, а то и со степенью. Она очень ловко, очень хорошим языком, рекламирует науку о работе ума и возможностях ее применения в мирных целях – дианетику и книгу о дианетике. Нет никаких возражений, кроме того, что ей приходится, бедной, переть на вид неподъемную сумку с книгами и видеокассетами. Никто не повел и ухом.

А вот уж пустился по вагону, бледный плосколицый юноша и опять: «Здравствуйте, дорогие пассажиры! – Но уже: – Хотя вам, может быть, надоели эти слова…» Предлагает что-то очень заманчивое по заманчивой цене, не помню что. Все сидят, не шелохнувшись. За ним по пятам хромает подросток инвалидного вида, предлагает тюбик со средством от тараканов, моли, клопов и блох у животных, а также расписание электричек. В его безгрешном спиче уже чувствуется полное неверие в удачу. Никто не пожалел трудолюбивого инвалида, который вместо того, чтобы…

Далее идет уже что-то никому не внушающее ни интереса, ни доверия, типа сухих фломастеров или гелевых ручек.

Никто ничего не взял посмотреть, не попробовал. Никто ничего не купил. Волна предложений схлынула, электричка начала набиваться, угрожая не дать возможности выйти. А пока не подошло время, можно смотреть в окно. Правда, неподалеку от пл. Бескудниково в окна полетели огромные камни – августовские иды одичавших за лето оставленных в Москве под-ростков. Но за окном и так – тоска и безобразие. Уродство-уродство-сюр-сюр-помойка.

И вдруг после серых бетонных заборов, на которых черной краской замазаны проклятья Ельцину и намеки на пути национального спасения, возникли в беспорядочных кружевах пыльной, жухлой зелени – скелеты и разлагающиеся трупы заводов и фабрик. Грязнее, видимо, не может быть ничего, чем разваливающееся, с потрохами наружу, здание старой фабрики. Затем, отступя от Москвы, появляется что-то действующее и под слоем промышленной пыли даже поблескивающее лунно-алюминиевыми бликами. Похоже на внутренности, вылезшие из-под земли. К ним прилегают ангары. Какая-то, видимо, химия. Страшновато смотреть на дымок, выходящий из некоторых кишечных петель. И вот я ловлю себя на том, что реакция на все, что я вижу и слышу, – это какое-то тошнотворное опасение, не за жизнь или там здоровье, а за правильность собственных реакций. Опасение, что даже правильно все понимая внутри и снаружи электропоезда и продолжая свой путь, мы упускаем что-то навсегда.

На обратном пути было мало народу, но тоже никто ничего не купил, и опять подали лишь на восстановление какого-то не существующего в каком-то селе храма – весьма бойкой, круто воцерковленной молодайке. Причем ей подали и пьяноватые молодые «лица кавказской национальности», и их она льстиво благодарила и ответственно обещала им всяческие блага.

И вот я думаю, за этой непроницаемостью лиц стоит, конечно, уже профессионализм пассажиров электрички эпохи зарождения капитализма – ответ на профессионализм нашедших свой нелегкий крест продавцов. И я чувствую душевное состояние, царящее в электричке. У продавцов – безнадега, но – вдруг? У непокупателей – не шелохнусь, но вообще-то, вдруг это правда не говно и недорого. Но внешне не дрогнет ни один мускул. А на храм, пусть и несуществующий, кто-то – не выдерживает, подает. А вдруг? Дай бы Бог!