Владимир Кулеба - Зеркало для журналиста

Не ожидал – над чем мы так бились и тужились с Элькой, оказалось довольно легким и нехитрым делом. Конечно, она почти все сделала сама, умело направляла, помогала, и, судя по тому, что мы и потом несколько раз встречались, осталась довольна.

В электричке Галка спала у меня на плече. Приятеля с другой Галкой мы потеряли, да и не очень переживали по этому поводу. Я, чуть отстранившись, рассматривал свою первую женщину. Сейчас, когда она не держала лицо, стало заметно, что успела кое-что повидать в жизни. Оказалась почти на десять лет старше, дважды была замужем, живет с дочкой-первоклашкой, на Чоколовке, в однокомнатной квартире. Я к ней года два наезжал, особенно после студенческих пирушек, пока однажды не застал там ее нового мужа, здорового лба – то ли гандболиста, то ли волейболиста, и он едва не спустил меня с лестницы. Работала продавщицей в антикварном на Ленина, почти рядом с универом, что для меня было очень удобно. Теперь там какой-то кооперативный ресторан.

Возвращаясь тогда, после «тучи», блаженно думал о том, что теперь-то Эльке не отвертеться и, как только представится возможность, я ей докажу. Ведь с ней у меня всерьез, а Галка – что Галка? Всегда доступна, заскакивай в любое время, ничего не требует, бутылку вина купил – и вперед. С ней классно, но только в ее квартире, для домашнего, так сказать, потребления. В театр не возьмешь, и в компанию студенческую – облом. В киношку однажды сходили – к ней нельзя было – так нацеловались, губы потом болели два дня, все синие, низ живота позорно ныл, хорошо, не опозорился в кинотеатре, она руку сразу туда просунула.

С Элькой – по-другому, глянет испытующе, строго своими карими блюдцами, и ты уже замолк. В кинозале не позажимаешься, на халтурные советские фильмы не вытащишь. Подавай Ларису Шепитько, Куросаву, Бергмана или Хуциева – кино кожей чувствует. И не так, как большинство девчонок-школьниц, фото артистов в альбом клеили. Элькину рецензию на фильм Анджея Вайды «Все на продажу» профессор вслух перед курсом зачитывал. Большие задатки, талант у девушки. Слушая умные рассуждения, не верилось, что вечером эта женщина ляжет с тобой в постель.

Да, у нас слишком далеко зашло.

– Кто я теперь? – спрашивает она шепотом, когда мы обессилено лежим и курим после очередной неудачной попытки. – Женщина? Девушка? Ведь крови совсем не было.

От этих разборок я покрываюсь липким потом. Уши горят, как в детстве, когда у тебя день рождения и все больно мнут их руками.

– Может, надо к врачу сходить? – хрипло говорю я. – К женскому. Провериться?

– И что я ему скажу? Что у нас никак не получается? Да и где его взять, врача-то? Не в студенческую же поликлинику идти? Еще в деканат сообщат, из универа исключат… Может, у тебя кто есть, знакомые какие? Ты же киевлянин, Витя.

Нет у меня никого. И быть не может. Я такое слово «гинеколог» впервые от нее услышал.

– Я бы в Кишиневе нашла в два счета…

Она – из Молдавии, там и родители живут.

Сами понимаете, разговор на такие темы не может положительно сказываться на всем том, чем мы занимаемся или пытаемся заняться.

И я, в который раз, обещаю.

Из нашей абитуриентской группы в университет поступило трое – я, сразу после школы, набрав двадцать баллов на четырех экзаменах. Элька – согласно договора по обмену между университетами двух братских республик. Влад Мирошниченко – после «рабфака» – так называлось подготовительное отделение, туда зачисляли членов КПСС, у которых был производственный стаж, или демобилизованных после службы в армии. На первом курсе мы сразу выбились в начальство – Мирошниченко стал парторгом курса, меня избрали комсоргом, Элю – профгруппоргом.

На революционные праздники – 1 мая и 7 ноября – мы отвечали за явку студентов нашего курса на демонстрацию. Нормальные люди спят, а тебе – подниматься чуть свет и пешком пилить (транспорт не работал, улицы перекрыты) в универ, на место сбора колонны. Мы приходили на час раньше, получали в коптерке красного корпуса кумачовые транспаранты, лозунги и портреты членов политбюро, раздавали студентам. Фишка в том, чтобы самому остаться с пустыми руками. Потому заранее опрашивали весь курс и составляли список, бдительно следили, чтобы без уважительной причины никто не сачконул. Такое случилось в нашу самую первую демонстрацию и мне досталось сразу два огромных лозунга. Один пришлось замаскировать в кустах, его какой-то придурочный оттуда утащил, поднялся жуткий скандал, когда обнаружили. Ведь все эти игрушки выдавались под расписку. Так что запросто могли пришить политику, обвинив во вредительстве. Еще бы: лозунг «Слава Ленинскому комсомолу!» сам же комсорг и похитил.

После того случая Влад собрал партбюро и основательно меня пропесочил. Поэтому теперь за три дня до демонстрации я сдавал заявку на лозунги не с потолка – после опроса своих комсомольцев. И никаких выпивок в колонне, до начала демонстрации. Когда же все закончится, и лозунги на длинных строганных палках сданы в каморку, опять же под расписку, люди разойдутся, можно и нам немного расслабиться. Мы, заранее договорившись, шли к кому-нибудь на хату или ехали в общагу на Ломоносова, где устраивали складчину.

И тогда, 7 ноября 1973-го, все было, как обычно. Только Элька взвинченная, впрочем, поначалу это не выглядело слишком заметно. Да и события той вечеринки, если честно, помню избирательно. Зачем я надрался? Мне казалось – под настроение. Гуляли на Коцюбинского, в писательском доме, на квартире Игорька, нашего однокурсника. Его «предки» уехали на дачу в Конча-Заспу. Отец Игоря – Олесь Дупий – известный украинский писатель, его имя часто упоминается в обойме признанных классиков украинской прозы, кропает и пьесы, во Франка идут. В книжном шкафу я заметил более десятка книг, автором которых был Дупий. Пространственно они умещались на одной полке, даже немного свободного места оставалось.

– Видишь, Цвет, – сказал Владлен, – меньше, чем полметра всего-то книг, ерунда по большому счету, зато – какая жизнь! Четырехкомнатная квартира в центре города, дом в Конче, секретарство в Спілці, лауреатство, постоянное место во всех президиумах. Неужели и у нас когда-нибудь так будет?

– И всего-то десяток книжек, – эхом откликнулась Эля.

Стол с закусками отодвинут к стене, поэтому места и без того в просторной комнате – как на стадионе. Танцевали под медленные и грустные мелодии Джо Дассена. Когда я отходил к столу, чтобы присоединиться то к одной, то к другой компании, не желавших терять времени на танцы, Элю несколько раз приглашал Мирошниченко. Они о чем-то тихо разговаривали – ничего особенного, парторг с профгруппоргом – почти производственное совещание. Со стороны хорошо смотрелись – рослый, статный Мирошниченко, бывший сержант-пограничник и тоненькая хрупкая Эльвира, всю жизнь занимавшаяся бальными танцами. Фигурка – мечта, точеная, как пешечка, ноги – вообще, полный отпад. Я изредка бросал на них взгляд – не слишком ли он нарушает дистанцию? И когда замечал, что он долго шепчет ей на ухо, опасно приближаясь, издали грозил ему пальцем. Не наглей, Влад, с чужой чувихой!