Владимир Кулеба - Зеркало для журналиста

Эта красавица – моя девушка, парторг напрасно бьет к ней клинья, и с ним я тоже на дружеской ноге, и нам всем хорошо, иначе и не может быть. А снег идет, и девушки все вокруг такие красивые, а парни – мои друзья, все мужественные и благородные, как герои Ремарка или Хемингуэя, и впереди – вся жизнь! И столько еще будет теплого, солнечного, светлого, и я стану знаменитым писателем, и меня полюбят самые красивые женщины, и толпы поклонников, и все премии будут мои, я узнаю мир, все страны и континенты. У нас с Элей будет дружная и прочная семья, двое детей – дочка и сын, дочка будет такая же красивая, как мама, сын – такой же умный, как его отец. А снег падает и падает, тихо-тихо, по ниточке тонкой скользя, его ласковые хлопья, как белые птицы, садятся мне на руки, на губы, на волосы, а я – памятник. Вы разве не знаете? Меня давно увековечили в бронзе, снежинки падают, и бронза тихо звенит.

Есть такая студенческая поговорка: чем лучше вечером, тем хуже утром. Что-то в этом роде. Уснул я, оказывается, прямо за столом. И не я один. Рядом на полу дремало еще несколько человек. Игорек ведь предупреждал: можно и с ночевкой. Выпив пива прямо из горлышка, пусть и теплого, но такого желанного, посмотрел на часы: половина четвертого! Утра, судя по всему, так как темно. Куда же все подевались – Игорь, Влад, Эля? Самое главное – Эля! Она ведь с Мирошниченко вчера весь вечер танцевала! Ведь что ей делать оставалось, если ты бухал, как последний жлоб?

Поднялся из-за стола, чуть не рухнул на кого-то внизу.

– Цвет, ты успокоишься сегодня или нет, а то я тебя успокою!

– Тише ты, обалдуй царя небесного! Не видишь, люди спят!

Стараясь ступать как можно неслышней, вышел в коридор. В туалете горел свет. Может, там кто-то застрял? Осторожненько нажал на дверь. Никого, слава Богу! Повезло! И в ванной свет. Понятненько, богатые люди, что им лишние копейки за электроэнергию, пусть нагорает себе. Вот у немцев, говорят… Чья-то расческа на полочке у зеркала. Точь в точь, как у Эли моей. Так… Означает ли это, что она где-то здесь? Может, таким странным образом подает мне сигнал? Ну да, не могла же без меня уйти? Попросила, наверное, Игоря постелить ей где-нибудь, пока я просплюсь, ждет меня, девочка моя.

Какая-то дверь – осторожненько нажимаю: так, Игорек спит в обнимку со своей девушкой, школьная подруга, вечером знакомил. Еще одна дверь – квартира, как у нас, распашонкой, только одна комната лишняя. Здесь-то я их и увидел, голубков. Даже простыней не успели накрыться, ее голова у него на груди, курят, в чем мать родила. Влад попытался вскочить, она его удержала, обняв за плечо:

– Не надо, Владик, я ему потом сама все объясню.

И мне:

– Витя, закрой, пожалуйста, дверь, утром поговорим.

Психика молодая, неустойчивая. Потом, несколько раз в жизни, на мою долю выпадали подобные удары и похлеще бывало. Но тот, первый, саднит до сих пор. Наверное, потому, думаю я, что был совершенно не готов, то есть, абсолютно не защищен, открыт, подставился. Главное – думал, среди друзей такое не принято. За что и получил.

Носился в горячке по промозглому, предрассветному Киеву, транспорт не ходил, на такси денег нет, холодрыга, какая бывает в начале ноября – ветер со всей дури гнал огромные свинцовые тучи – то ли дождь, то ли крупа с неба валит. В каком-то парадном, на Свердлова, отлеживался под лестницей, проваливаясь в забытье, то ли кошмарных видений, то ли галюников, то ли снов таких бешеных, как собак. Утром вскочил, разбуженный первыми проснувшимися жильцами, переступившими брезгливо мое беспомощное тело, услышав в свой адрес злобные матюги. А ведь самый центр города, здесь киевская интеллигенция проживает, на самом деле – чертятник, хуже задрипанного села.

После осенних каникул профгрупорг Эльвира Борсученко пересела от меня, комсорга курса, к парторгу Владлену Мирошниченко. Это дало богатую пищу местным острословам, которые сразу же констатировали: «Элька легла на повышение». А что? Некислая, скажу вам, шутка, заголовок в стиле продвинутых газет.

С тех пор их всюду видели только вместе – отличницу Борсученко, чьи курсовые работы печатались в научных вестниках и альманахах, и бывшего сержанта-пограничника, парторга и члена факультетского бюро Владлена Мирошниченко. Все тепло улыбались им вслед и завидовали белой завистью, – какая великолепная пара! С ними не разговаривал. С Элей это удавалось сравнительно легко, мы просто не замечали друг друга и проходили мимо, как будто нас разделяла стеклянная стена. С Мирошниченко сталкивала общественная работа, комсомол, как известно, первый помощник и надежный резерв партии. Но и из этого положения выход вскоре нашелся – партбюро решило закрепить одного из своих членов ответственным за работу с комсомолом. Им, на мое счастье, стал Миша Громов, который все прекрасно понимал, не лез в душу и добровольно взял на себя роль посредника.

Болтали, что им даже комнату в общаге выделили на двоих, не сразу, а на четвертом, по-моему, курсе. Впрочем, тогда это меня интересовало много меньше, поскольку своих забот полно, да и время лечит. Не думаю, что на такое нарушение пошли бы наши держиморды, в общежитии царили драконовские порядки. Тем более, что они не были официально зарегистрированными. А для шушеры, что держала общежитие, без бумажки – ты никто. Поэтому Эльвира с Владом могли спать в одной постели только до двадцати трех часов, после – расходиться по своим комнатам.

Пятый курс налетел ураганом – госэкзамены, диплом, выпускные… На носу – распределение. Все чаще слышался недоуменный шепот, сопровождавший их приближение: «Почему не женятся, тянут, им же вместе надо…». Я же в то время пил вино и вел богемную жизнь, до своих проблем дела не было, что о чужих говорить.

Пришло время решать. Оба не имели постоянной прописки в Киеве, порядки строгие, снисхождения никому не делалось. Кто без прописки – государство направляло как молодых специалистов на три года в те места, откуда их рекомендовали на учебу. То есть, Эльке предстояло вернуться в родную Молдавию, чего она очень не хотела. Чтобы зацепиться в столице, надо выходить замуж за киевлянина. Мирошниченко же прописки постоянной не имел, ему светила районная газета в одной из областей Украины – на выбор. Чтобы остаться в Киеве, надо опять таки, жениться на прописке, поступить в аспирантуру или попасть в редакцию солидной республиканской газеты, где в тебе очень бы нуждались.

Из всех вариантов Мирошниченко остановился на аспирантуре. Вакантных мест там не было, предстояло «выбить» единицу в ректорате за счет другого факультета. Дело почти гиблое: кто же свое отдаст, но для партбюро факультета, бессменным членом которого он являлся с самого первого курса, ничего невозможного нет. Ясно, что при любом раскладе женитьба не входила в ближайшие планы Владлена. Но Эльвира забеременела, надо сказать, очень не ко времени, и к защите диплома всем без справки все видно. Потом говорили, что в это дело вмешалось опять таки партбюро, вызывали Владлена, произошел крутой разговор, чуть ли не обязали жениться. Может, и так. Я-то о всех событиях узнавал едва ли не последним, поскольку заскакивал в деканат практически только в день экзаменов и зачетов. Но, допускаю, партбюро свое слово сказало. Итак, на курсе готовились к свадьбе. Собственно, никакой сенсации – «молодые» встречались чуть ли не с первого курса, а теперь, когда Элька к тому же ходила беременная…