Александр Мелихов - Мои университеты. Сборник рассказов о юности

Он тоже любил распустить свои юные колючки, павлиний хвост сарказма. Так и соревновались. Всем доставалось, но и друг друга не жалели.

– Смотри, – говорила Наташа, – билетерша боится, что мы будем целоваться на заднем ряду. Вряд ли она сама пробовала это, но слышала много страшных историй.

– Ты что вообразила, что я буду целовать девушку, которая пропускает лекции? Девушку «Позор курса»?

– Как скажешь, птенчик. Кто я такая, чтобы спорить с мужчиной, который способен сам себе купить целый билет в кино!

– Вот язва! Ты же сама мне не даешь за тебя платить.

Били друг друга по самому больному. Он ей – «лимитчица»: Наташа приехала в Москву из-под Витебска и жила в общаге. Она ему – «малыш»: Андрей в семнадцать выглядел на пятнадцать. Били по больному, но было не больно.

Осень загоняла на дневные спектакли и в музеи, в гости и общежития. Друзья Андрея Язву уважали за мужской характер. Своя в доску – курит, выпивает наравне с парнями, но близко не подходи – ужалит. Все фамилии в компании переиначила, пышную красавицу Перепелкину сделала Перетелкиной, казашку Галиулину, конечно, переделала в Гашишулину, качка Титова с мощной грудью звала Титькиным. Серьезного очкарика Рыбина, который носил с собой зажигалку, чтобы первым дать ей прикурить, спрашивала:

– Рыбин, вот ты женишься, скоро, конечно же, и, конечно же, будешь настаивать, чтобы жена взяла твою фамилию.

– Может, я сам возьму ее фамилию, – пытался соответствовать Рыбин.

– Не возьмешь, у тебя это на лбу твоем написано. И что же получится, что твоя жена будет Рыбина? Огромная Рыбина! Только вдумайся!

– Есть еще много прекрасных фамилий, – вступал Андрей. – Родин, Вагин. Представь, как они в женском роде звучат.

– Вагина! – веселилась Язва, сверкая зубами. – Здрасьте, я Вагина. Прошу правильно ставить ударение.

Той зимой все курили американские сигареты Magna и пили немецкую водку «Распутин». Ларьками с этим добром Москву обкидало как сыпью. Страна переживала трагический период становления капитализма, но Андрей с Язвой не интересовались жизнью страны. Кое-как сдав первую сессию, они раздобыли в институтском профкоме путевки в студенческий дом отдыха и отбыли в Подмосковье наслаждаться своим саркастическим счастьем.

– Надеюсь, ты в меня теперь не влюбишься? – Язва лежала голая на расшатанной деревянной койке и доставала сигарету из мягкой красной пачки. – Какой же тут дубак!

Андрей стоял у окна, наблюдая, как умирающее солнце на прощанье красит снежную равнину в рыжий – до горизонта, до самого горизонта. Они только что проснулись, сходили на обед вместо завтрака – и вот уже закат. На столе магнитофон и разбросанные кассеты, пустая бутылка «Распутина», консервная банка, полная окурков. В номере было накурено и так холодно, что на оконном стекле изнутри выросла наледь, как в холодильнике. Он приоткрыл форточку и втянул носом морозный воздух, перемешанный с прокуренным, – ему показалось, что ничего лучшего он не вдыхал за всю жизнь.

– Я? – спросил Андрей. – В тебя?! Ты в зеркало-то на себя смотрела?

– Но-но. – Язва сладко потянулась, перевернулась на живот, взмахнула тощими голенями, кровать закачалась. – У меня масса поклонников, к твоему сведению. И если кому и противопоказано смотреть в зеркало, так это тебе, зайчик. Еще как минимум лет десять.

– Именно по причине моего инфантилизма на глубокие чувства я не способен, – отвечал зайчик.

– Как это мило с твоей стороны, – сказала Язва, выпуская струйку голубого дыма. – Иди к мамочке, а то холодно…

Накануне Дня всех влюбленных Андрей стащил на кухне сырое куриное сердечко, засунул кровавый ошметок в целлофановый пакетик и собрался подарить это дело Язве вместо валентинки.

– Надеюсь, ты ничего не собираешься мне дарить на этот ужасный праздник? – спросила Язва, когда на большой перемене в столовой они стояли в очереди за сосисками.

– Какой еще праздник?

– День всех безнадежно, страстно и уныло влюбленных.

– А при чем здесь мы? – удивился Андрей.

Сердечко все же успело перепачкать ему сумку. «Ну и целлофан стали делать», – подумал Андрей, перед тем как его выкинуть. На День Советской армии он был назван «защитничком» и потрепан по щеке. На Восьмое марта он спросил Язву, не хотелось ли ей когда-нибудь стать женщиной.

Ему нравились и другие девушки. На институтской дискотеке Андрей танцевал с Перепелкиной и прихватывал ее за упругие бока. Громыхал новый хит «Персональный Иисус» группы «Депеш Мод», Язва выныривала из толпы, изображала, как он не может обхватить Перепелкину, он строил ей рожи.

– Странные у вас отношения! – кричал Рыбин на ухо Андрею. – Вы как бы пара или нет, не пойму.

– Как бы нет! – радостно отвечал Андрей, не переставая приплясывать. – Так, тусуемся иногда.

– Что? – кричал Рыбин и наступал Андрею на ногу.

Они могли не видеться неделю, потом проводили выходные у друзей, если была свободная квартира. Взрослая жизнь, она такая. Весной жажда знаний оказалась совсем утолена, занятия стали только поводом для встреч с друзьями. Андрей приезжал ко второй паре, вылезал сонный из трамвая только затем, чтобы встретить Язву, решившую, что одной пары для нее сегодня достаточно.

– Мне надо, – вяло сопротивлялся Андрей, – у нас семинар по матану.

– Матан-ботан, – возражала Язва, и они проводили день, гуляя по набережной Яузы, полной апрельских вод, распивая ледяное шампанское из горлышка. Андрей забрасывал пустую бутылку в речку и думал: «Вот полетело полстипендии. Ну и плевать!»

Относительно успешная, на тройки сданная первая сессия вселяла в первокурсников уверенность, что и вторая пройдет так же. Однако настал июнь, Андрей завалил экзамен по матану, завалил и пересдачу. Третья попытка – последняя. Третья двойка – отчисление. Отчисление – армия. Студентов в армию не брали, зато бывших студентов брали охотно.

В ночь перед последней попыткой взять штурмом матанализ Андрей с тоской вглядывался в собственные шпаргалки, испещренные формулами, пределами, интегралами и дифференциалами. Он с трудом понимал из них половину. Вторая половина выглядела не более осмысленной, чем китайская газета «Жэньминь жибао». Главным его достижением в матане была сама шпаргалка, инженерное чудо, рулончик, помещавшийся в кулак, который можно было мотать, не глядя. Можно даже было списать с него формулы, но объяснить их рулончик не помогал.

Зазвонил телефон, в три часа ночи это могла быть только она. За окном еще надрывались соловьи и уже светало. Андрей решил изобразить раздражение.

– Ну, чего тебе?

– Как подготовка?

– Великолепно! Еще лучше, чем в прошлый раз! Могу объяснить пять билетов из тридцати. А у тебя?