Вера Колочкова - Любовь не с первого взгляда

Откатив кресло и приоткрыв дверь в прихожую, Надежда осторожно выглянула в маленькую щелочку. Так и есть. Сидит, стонет себе спокойно. Или мычит. Зажал ударенную скалкой голову меж ладонями, и мычит, и покачивается плавно из стороны в сторону, как большой маятник. И искренне возмущаться вовсе не собирается. Осмелев, Надя распахнула дверь пошире и встала перед ночным гостем грозным изваянием командора, уперев руки в бока. Со стороны посмотреть – хоть картину пиши. И скалка на своем месте, в упершемся в бедро кулаке, очень удачно, наверное, смотрится. Грубовато, конечно, но это ж всегда истиной было, что лучшая защита – нападение! Вот и незнакомец сразу перестал стонать, побежал взглядом от ее ступней вверх, добрался наконец до ее сердитого лица и уставился в него растерянно.

– А… А вы кто? – промычал-простонал он хрипловато и мучительно и тут же схватился снова за голову. Болит, наверное.

– Это я – кто? – грозно произнесла Надежда. – И вы еще имеете наглость спрашивать, кто я здесь такая? Вы лучше вспомните, как вы сами здесь оказались!

– А… Как я здесь оказался? – с трудом поворачивая голову и озираясь по сторонам, снова промычал-простонал незнакомец и взглянул на Надежду снизу вверх совсем уж потерянно. Ей даже жалко его стало. Тем более в самой середине лба у него и впрямь была рана. Не кровавая, конечно, но вспученная нехорошей такой здоровенной шишкой, похожей на вырастающий из лобной кости синюшно-багровый рог. Фантастическое зрелище. Надежда наклонилась, рассмотрела этот рог вблизи и поморщилась виновато: действительно от души припечатала.

– Давайте хоть пластырь наложим, что ли, – пробормотала она растерянно, снова распрямляясь во весь рост. – В таком виде вам и на улицу выходить нельзя.

– Куда пластырь? Зачем? – поднял к ней голову незнакомец. – Не надо мне пластырь. Вы мне лучше скажите, где я нахожусь.

– У меня в квартире, где!

– Да-а-а? А вы кто-о-о-о? – снова простонал мужчина. – Я вас не знаю совсем.

– Да уж, познакомиться мы никак не успели, знаете ли! Вы ж начали вваливаться ко мне в квартиру, как только я двери открыла! Ну вот я и… Сильно болит, да? Давайте я все-таки пластырь вам на лоб наклею. Вы встать-то сможете?

– Погодите… Это что же получается?.. Я что, ночевал здесь, да? – совсем по-детски захлопал длинными ресницами незнакомец и уставился на Надежду с таким ужасом, будто и не молодым мужчиной был вовсе, а невинной гимназисткой, обнаружившей себя поутру в постели со старым развратником.

– Да. Именно здесь вы изволили всю ночь почивать, молодой человек. Именно в этой прихожей, именно на этом линолеуме.

– Ничего себе. Как же это? – стыдливо отвел он глаза в сторону.

– А пить меньше надо! Такой молодой, а уже алкоголик.

– Я не алкоголик. Я сам не знаю, как это получилось. Я и правда не алкоголик! Вы не думайте.

Надежда и сама видела, что парень вовсе не тянул на погибающего вконец пьянчужку. Уж она-то знала, как они выглядят, пьянчужки эти. За версту такого могла распознать, потому что в натуральном виде нагляделась на них столько, что опыта по этому грустному распознаванию у нее накопилось гораздо больше, чем надо. У отца много таких приятелей по интересам было. То есть по совместному истреблению собственного человеческого достоинства. И ее, маленькой девочки Нади, достоинства, выходит, тоже. Потому что оно, это достоинство, вовсе не увеличивалось в размерах после их с мамой героических ежевечерних походов в поисках загулявшего мужа и отца с последующим героическим же вытаскиванием его из толпы пьяных люмпенов. А потом Надя очень стеснялась, когда они с мамой волокли свое пьяное сокровище сначала по улице, потом через двор, потом тянули по лестничной клетке. Однажды она осмелела немного и спросила у мамы: зачем? Зачем они так бездарно тратят свое время, если можно жить совсем, совсем по-другому? Мать тогда, запомнила она, очень рассердилась на нее. И долго объясняла, что нельзя бросать близкого человека в беде, что надо бороться за него до последнего. Потому что, кроме них, больше некому. И кто-то все равно должен. А иначе это низкое предательство получается. И вообще, он ей родной отец. И маленькая Надя молчала пристыженно и все равно не понимала, как можно бороться за человека, если сам он за себя бороться ну никак не желает. А потом она свыклась как-то. И приняла в себя это мамино «кто-то должен». И сама уже объезжала на велосипеде все знакомые злачные места, чтоб успеть подхватить отца еще тепленького, чтоб самой дотащить до дому, мать лишний раз не напрягая.

Ночной ее гость действительно был в этом плане непорочным. Она это видела распрекрасно, хоть и несло от него знакомым с детства духом похмельной абстиненции, незабываемым и тошнотворным. Да и одежда на нем была не та. Хорошая была одежда, дорогая. Надя недавно Вите такую же рубашку в крутом бутике покупала и знала, сколько она стоит. Четверть зарплаты пришлось отдать. Да и костюм, и ботинки. И еще – выражение лица, совсем по-детски испуганное. Не бывает таких лиц у алкоголиков. Уж Надя-то знала.

– А сейчас уже утро, да? – наивно поинтересовался «не алкоголик» и снова взглянул на нее доверчиво-виновато. – Вы простите меня, ради бога… Как вас зовут?

– Надежда. Меня зовут Надежда. Только процесс знакомства мы развивать не будем. Мне на работу надо собираться, знаете ли. Опоздать могу.

– Да, да… Извините… Извините, конечно. Я пойду. Спасибо вам, Надежда.

Он с трудом поднялся на ноги, потом снова качнулся опасно и постоял несколько секунд с закрытыми глазами. Надежда развернула его за рукав к двери, открыла ее пошире, и он шагнул за порог, изо всех сил стараясь держаться молодцом. В следующую секунду она ощутила что-то вроде то ли прилива жалости, то ли совести и спросила в удаляющуюся от нее спину:

– Эй! А деньги на такси у вас есть? Вам бы домой надо, иначе в таком виде просто не дойдете.

Не дожидаясь, пока суть вопроса дойдет до его попорченной скалкой головы, она торопливо сунулась в комнату, куда предусмотрительно с вечера отнесла свою сумку. Выхватив из кошелька две сторублевые бумажки, снова бросилась назад, перехватила ночного гостя уже на лестнице и сунула ему в пиджачный карман-листочку, еще и похлопала по этому карману ладошкой, пытаясь таким образом отпечатать в его временно больной памяти этот факт: тут, мол, тут деньги на такси лежат. Парень кивнул отрешенно и снова продолжил свой трудный путь вниз по лестнице, держась дрожащей рукой за перила. «Хоть бы спасибо сказал, – подумала Надежда с обидой. – Какая же я добрая все-таки, аж самой противно… Еще и денег дала, будто это я к нему в дверь ночью вломилась…»

Выпроводив гостя, она снова отдалась назойливо-тревожным мыслям по поводу грустного события: Витя-то так и не пришел. Вот это было горе. Настоящее, женское. Грозящее перейти в катастрофу и полное разрушение почти уже свитого семейного гнезда. Обидно. Муж непьющий по паспорту есть, квартира, хоть и однокомнатная, есть. А гнезда, выходит, и нет уже? Нет-нет, не надо об этом даже и думать! Все образуется, все непременно образуется. Вот Витя придет и объяснит ей, где он был. Сам объяснит. А она даже и спрашивать его ни о чем не будет. Она такая. Она мудрая. Она так гнездо вьет.