Алексей Смирнов - Шляпа. Юмористические миниатюры

– Нам нужен диалог.

– Да, нам нужен диалог! Как это верно!

– Со всеми. С отдельными заинтересованными силами.

– Нет, нам пора вести диалог с выразителями мнения.

– Я думаю, что лучше с носителями информации.

– Но вернее – с общественностью.

– По моему мнению, оптимальнее круглый стол.

– Разумеется, для диалога. Разбрасывать и собирать камни за круглым столом.

– Мне больше по нраву полифонический диалог…

– А мне – многополярный.

– Но в первую очередь – кросс-культурный…

– А мне…

…А как не лепо ли ны типа бяшеть братие нам лебедью на пузе простилаясь, и дикой зверью распространяясь, и мысию древесной возносясь, и ниспадая гадом, поставить правду, извести кривду, да неправде не быть.

Витучею повиликою, березою плачущею, оглоблей стоячей, от океана до моря и дальше вниз, не посрамляя дедов, ярилой на педрилу, через костер на Ивана Купалу вкруг майского шеста с сапогами, налаживать кросс-культурный диалог.

И вышли, топнув; и глядь – не видать берегов.

И взяли тово жыдовина за одну ногу, а за другую дернули.

И все.

Бо короток путь ратоборца до правды, длиною в прочерк, от а до б, аз и буки – а, бля; а прочее от лукавого.

Я стоял перед ним, размеренно ударяя битой по распахнутой ладони. Я дал ему полминуты на осмысление.

Он изготовился лизать мне сапоги.

В его глазах появилось несчастное выражение. Он стал похож на декоративную собачку.

И я ушел. Во мне что-то сломалось.

Потом я заглянул в одно присутственное место и уже начал отводить для удара ногу, когда на меня посмотрели – такими собачьими, печальными глазами, что я плюнул. Не иначе, во мне что-то сломалось. Я ушел и оттуда.

Не прошло и часа, как она мне сказала:

– Какая же ты все-таки сволочь.

Я поплевал на руки, замахнулся. Она подняла на меня глаза, полные слез. Мое сердце потерянно екнуло. Что-то сломалось, подумал я. Вот в чем дело! Надо же. Где тонко, там и рвется. Мои руки опустились, и я стоял растерянный.

Первый подал на меня в суд, вторые не заплатили, третья собрала чемодан.

Тут-то и вышло, что во мне что-то сломалось.

Я приготовил канистру бензина и спички. Две сломались, а третья зажглась, но тут что-то сломалось во мне. Я ушел, а мэрия осталась стоять, как стояла. И суд. И дом ее мамы.

Я пригласил мастера:

– Поставьте мне внутрь железный стержень. Без него во мне постоянно что-то ломается.

– А я уже принес, – отозвался мастер и показал длинный штырь. – Снимите штаны и встаньте на четвереньки.

Я насторожился, но он так на меня посмотрел, что во мне словно что-то сломалось.

И я подчинился.

Тут-то во мне и сломалось все и навсегда. И стержень тоже, он оказался с изъяном.

Сыщик уверенно поднырнул под ленту, выпрямился, направился к телу. Нахохленный, с поднятым воротником и руками в карманах, он мрачно остановился в паре шагов, пыхнул окурком сигары.

Криминалист, сидевший на корточках, обернулся и угодливо осклабился.

– Тот же почерк, – сообщил он, заглядывая сыщику в глаза и подбирая подходящее выражение лица. Хотел победное, но побоялся и предпочел унылое.

– Пуля в лоб?

– Немного ниже, но калибр такой, что разницы нет.

Сыщик присел рядом, деловито огляделся по сторонам. Полиция сдерживала напиравшую толпу. Накрапывал дождик. Потянувшись, сыщик поднял и уронил руку трупа.

– Ручку держал?

– Держал. Выпала, откатилась.

Авторучка лежала неподалеку, в пакете, с маленькой следственной линейкой по соседству. Криминалист вынул из кармана мел и повел его вкруг распростертой фигуры.

– И книга была?

– Вот она. Та же самая.

Криминалист отвлекся от своего занятия, вынул из-за пазухи толстый том с надписью «Антология», тоже в пакете. Сыщик вытряхнул книгу, полистал.

– Убийца пришел за автографом, – протянул он задумчиво.

– Это не вызывает сомнений, – кивнул криминалист.

Сыщик перелистнул страницу, другую, еще полсотни. Палец его замер напротив очередного заглавия.

– Вот, – изрек сыщик. – Отмечено: nota bene. Это он?

– Он самый, – криминалист пыхтел, стараясь повторить на асфальте форму ушей.

Сыщик бросил книгу на грудь покойника и пошел прочь.

– О чем хоть они все пишут? – спросил криминалист, не рассчитывая на ответ.

– Черт их знает, – ответил сыщик через плечо. – Ничего же не прочесть. Этот маньяк снова вырезал дыру. Для пистолета.

Пословица про вылетевшее Слово не нравилась Воробью.

«Так что получается, что меня, в отличие от Слова, воротить можно. Куда? Зачем? На каком основании? Кто меня воротит? Я вольная птица. Я не сею, не жну. У меня нет мозгов. Разве я канарейка или попугай? Сдохну, но не вернусь…»

Слово тоже недоумевало:

«Почему не воротишь? Да, я не воробей. Я голубь. Зато я вернусь. Я только устрою тут так, чтобы меня все надолго запомнили, и обязательно вернусь, откуда пришло. Кстати о „воробье“ – это тоже Слово, давным-давно мною сказанное. Сдохнет – вернется, как миленький…»

Проезжая в метро, один человек обратил вдруг внимание на кнопку экстренной связи с машинистом.

«…если в вагоне номер имярек зазвучат посторонние механические звуки (гул, скрежет, стук), то…»

Да сколько угодно!

Мчится поезд – и пожалуйста: то там заскрежещет, то гукнет, то прямо-таки рядом застучит. Все эти звуки были для пассажира посторонними, механическими, и он счел своим долгом прямо экстренно связаться с машинистом. И принялся объяснять, что ему, этому человеку, все слышимые звуки кажутся лишними. Ведь в нормальных условиях, по его понятию, должны стоять мертвая тишина и воцариться смирение, а тут – один сплошной сатанинский грохот.

Вот связался он с машинистом и начал жаловаться.

Сперва они долго ругались на ту тему, что поезд не ездит бесшумно, а после, проездив за разговорами весь день, сделались закадычными друзьями.

С тех пор машинист обязательно брал этого пассажира в кабину с утра, и тот хронически-хтонически, хотя никто не спрашивал экстренно, вещал и объяснял по трансляции, почему и что стучит, почему трясет и покачивается.

И надоел всем смертельно.

Поезда с этой неразлучной парочкой вечно ходили пустыми, так как никто не желал выслушивать эту галиматью, а потому, раз поезда приходили безлюдными, они всегда оказывались набитыми битком. Особенно на узловых станциях в часы пик, где останавливаются прекрасные мгновения.

Некий перетянутый ремнями подпоручик, накануне Брусиловского прорыва, пробрался в рощицу, где вынул заветный кисет и забил косячок, как сказали бы нынче. Увлеченный домашней махрой, он был застигнут врасплох здоровенным голодным ежом, проглотившим поручика в оба присеста.