Александр Гусаров - Челноки. Роман

– Десять доходить. Настя, ты сама тута командуй, а я дойду до магазина. Соседка сказывала сёдни привоз…

– Иди, бабуль иди, не переживай, – постаралась успокоить её девушка.

Анна Михайловна, пытаясь что-то вспомнить, опять задумалась. Она потопталась возле порога и, безнадежно махнув на свою память рукой, вышла за дверь.

Настя, придерживая за полы старенький халатик пружинисто встала из-за стола, шаркая обутыми на босу ногу тапочками, подошла к рукомойнику, подвешенному в углу возле окрашенной белой известью кирпичной печки и начала умываться.

Через десять минут, скинув обувь, минуя тёмные прохладные сени, она вышла на крыльцо. Солнце начинало припекать, хотя воздух кое-где особенно по уголкам сада в тени прятал остатки ночной прохлады.

Будучи небольшой вселенной, сад, обособленный от окружавшего мира, жил своей жизнью. От лёгкого прикосновения ветра густая крона пахучих яблонь шелестела, будто волны тихой речной заводи. Зелёная трава мягким ковром стелилась под ветерком, заманчиво поблескивая редкими каплями, словно крупинками округлого жидкого серебра. Но точно раскалённый утюг горячие солнечные лучи вбирали в себя последнюю росу.

Дом Анны Михайловны стоял на высоком пригорке. Если глядеть издалека видно лишь часть стены, белевшей в разросшейся вокруг садовой растительности. Муж когда-то вместе с ней выбирал это место. Много труда они вложили, чтобы поставить перед войной свой домик. После войны супруг пришёл с тяжёлым ранением и протянул недолго. Любил он выходить на лужайку перед избой и смотреть на открывавшиеся с пригорка виды. Настя своего деда на этом свете не застала, она видела его лишь на пожелтевших фотографиях, что висели на стене в горнице.

Раскинувшееся под горою село петушиным криком продолжало новый день. Скрипнула где-то калитка, прозвенело пустое ведро, промычала корова. Но не один звук не нарушал общего состояния тишины и покоя сельской жизни.

«Надо бабуле воды натаскать, а то скоро жара наступит», – решила она.

До возвращения Анны Михайловны Настя успела наполнить водой большую деревянную бочку, вросшую по самые края в отдалённом уголке сада под развесистыми вишнями.

За водой ей приходилось спускаться по узкой грунтовой стежке на заросшее репейником щетинистое дно старого оврага неподалёку от дома. Там притаился колодец, одетый в чёрный, потемневший от времени и сырости сруб.

Вода в нём всегда стояла чистая и свежая, отражая как в зеркале всякого, кто над ним склонялся.

С самого детства веяло на Анастасию из тёмной глубины неведомыми сказочными тайнами.

Анна Михайловна вернулась из похода в магазин в тот момент, когда Настя выплескивала последнее ведро в отдававшую сыростью круглую ёмкость.

– Ой, Настёна, какая ты умница! – опустив увесистую сумку к своим ногам, похвалила она внучку. Настя смахнула лёгкую испарину, выступившую на лбу и, довольная собой улыбнулась.

Девушка подошла к крылечку сполоснула ноги из второго ведра с водой, оставленного у порога, вытерла ступни, лежавшей на приступке чистой тряпочкой и, приняла у Анны Михайловны сумку с покупками. Вслед за ней прошла в дом. Она оставила ношу у входа в горницу. В переднем углу большой и светлой комнаты присела за покрытый белой скатеркой стол – под иконами, всё перед тем же круглым зеркалом. Над ней в лампадке желтел крошечный язычок пламени. Время от времени, когда из открытого окна веяло свежим воздухом, он словно живой мотылёк отклонялся из стороны в сторону.

Анна Михайловна за разделявшей горницу деревянной перегородкой начала выкладывать продукты, делясь последними деревенскими новостями:

– Теперича хлеб обещают на следующей неделе привезть. А Катька Гвоздева говорить – это потому, что скоро война. Бабы в очереди на неё накинулись, раскричалися – «Паникерша!», а она и есть паникерша. А так оно и, правда, у нас, то война, то неурожай, а то просто всё отберуть.…Но ничево, у нас запас есть – и соль, и спички, и мыло и керосину я в прошлый привоз купила. Хоть всё одно не напасешьси…

Настя обернулась:

– Бабуль, у тебя случайно туши для ресниц нету? Может мама оставляла? Я куда-то свою задевала найти не могу.

Женщина всплеснула руками:

– Господь с тобою, Настенька, я ей сроду не пользуюсь, кажный день дела. Перед кем-ка скажи на милость мне красоту наводить, кады в деревне остались три с половиной калеки – одни старики да старухи. Летом понаедуть студенты да школьники, а так… – она горько покачала головой с давно поседевшими волосами.

Настя вздохнула и начала копаться в косметичке:

– Куда она запропастилась?

– Ты к соседям сходи. У Таньки спроси, она, чай тоже студентка. У неё должна быть.

– Да неудобно, бабуля.

Тушь Настя обнаружила на подоконнике и обрадовано воскликнула:

– Нашла! Ура!

– Вот радость. Ну и радость, – доброжелательно проворчала бабушка.

Они сели завтракать.

В деревню Анастасия приезжала каждое лето. На этот раз она приехала погостить после окончания первого курса медицинского института. Бабушка не могла нарадоваться. Она поначалу то и дело заставляла привезённым Настей аппаратом измерять себе давление и, стараясь подольститься к внучке, повторяла на разные лады:

– Теперича свой доктор в доме есть. Теперича свой доктор… имеется.

Студенческие каникулы ласточкиным крылом махнули над двором, оставив в памяти Насти один лишь лёгкий тёплый след от беззаботной поры.

Целый день они занимались домашними делами. Перед отъездом Настя взялась помогать бабушке, чтобы напоследок сделать приборку в доме. В хлопотах они и провели весь день.

Вечером она опять устроилась перед зеркалом.

«Небось, к Валерке – агроному на свиданье пойдеть. Вишь, как прихорашивается», – искоса оглядывала Анна Михайловна внучку.

Нельзя сказать, что она, как и мама Анастасии, не одобряла выбор девушки. Перед соседями она всегда выгораживала любимое дитя. Усевшись по вечерам на скамеечке за оградой палисадника, женщина рассудительно произносила:

– Мужчина он, конешно, неплохой, пусть постарше, зато самостоятельный, у начальства на хорошем счёту – всё ж таки агроном и народ его уважаить. В нашей деревне, пожалуй, што лучше и не найтить.

Соседи в лице двух старушек, постоянных жителей деревни одобрительно поддакивали, имея, естественно на всё собственное независимое мнение. Как водится всегда отличное от мнения, с которым они только что соглашались.

Но из-за позиции дочери и у Анны Михайловны имелись сомнения.

Очень уж той не хотелось, чтобы Настя осталась жить в деревне. Приезжая на побывку, Валентина Прокофьевна стелила на ступеньки крыльца старую телогрейку, усаживала рядом с собою Анну Михайловну и, лузгая семечки, одновременно вглядываясь в темневшее с каждой минутой бездонное небо, втолковывала ей: «Вот поженятся, и хвосты на пару будут телятам крутить», – считая Валеру с самого начала знакомства с Настей почему-то ветеринаром. Сама она в своё время еле вырвалась в город. Добилась с бывшим супругом квартиры, и сегодняшняя жизнь с прежней деревенской не шла ни в какое сравнение.