Владимир Лисицын - Возвращение мессира. Книга 2-я

Потом Голицын перевёл свой взгляд на молодую женщину, в строгом чёрном платье, с короткой причёской, аккуратно уложенных тёмных волос, нервно перебирающую пальчиками рук по своему маленькому чёрному ридикюлю. Рядом с нею находился её мужчина, с седою прядью волос и жирным ртом, жующим бутерброды, чем он и был полностью поглощён.

Далее шли одни мужчины, в общем, одинаково одетые – в тёмные костюмы и галстуки, как правило. Но все здесь собравшиеся были заряжены одним – ожиданием чего-то непонятного, хотя внешне они этого и старались не показывать.

И Голицын принялся за свой чай. Как вдруг, в салон вплыла высокая блондинка, с закрученными змейками пышно разбросанных волос, в красном платье-брюках, пошитым из полу-празрачной ткани в поперечную межу – одна полоса, той межи, непрозрачная, другая – прозрачная, сквозь которую видны были её чёрные тонкие фигурные трусики и такой же бюстгальтер. Это платье начиналось от её маленькой груди и без всяких бретелек. Плыла она в красных же открытых туфлях на квадратных каблуках. За нею, тяжело дыша, и широко раскачиваясь с ноги на ногу, вкатился толстый пузатый мужчина, в расстёгнутом велюровом пиджаке и голубой майке, и держащий в руках своих её накидку из гагачьего пуха. Она огляделась вокруг, взяла у подошедшего мужа или друга, свою гагачью накидку, игриво бросила её себе на голое плечо, и послала его к стойке бара. Он взял со стойки тарелочку с бутербродами, бокал с красным вином, и пошёл к ней, и стал перед ней, и она выпивала и закусывала с его руки, а он стоял, держа тарелочку в одной руке, утираясь носовым платком, другой своей рукою, и при этом, вертя головой по сторонам.

Голицын вернулся к своему чаю, и, взглянув на карлика, сказал:

– Так что, значит, наша баронесса окрестилась в православную веру, и нареклась Александрой?

– Да, – ответил тот, протирая тряпочкой рабочую поверхность стойки бара, – такая судьба.

– Какая судьба? – выпытывал Голицын.

– Да уж, какая выпала, в связи с её созданием, – печально проклекотал тот.

– Но я же не знаю, что было потом – после бани-то, – напомнил ему Голицын.

– А что, после бани-то, – пожал шершавыми плечами Бэс, – она ушла в дом, а рыцари её, не говоря ни слова друг другу, собрались, и разъехались по своим постоялым дворам.

– А утром? – подсказывал ему Голицын.

– А утром? Утром они сидели в сёдлах, и дожидались свою королеву, – приоткрыл продолжение рассказа Бэс. – А когда она появилась в виду их, на своём сером в яблоках коне, то Мурза-Ага, сощурив свои глазки, сказал князю: «Какова бы ни была эта фря, а мы ей хорошего жару дали». И ещё больше сощурившись своими и без того узкими глазами, он зорко и выжидающе следил за лицом князя, исподтишка. Князь же, глядя вдаль, серьёзно ответил на это: «Или она нам дала». И Мурза-Ага залился смехом. Но потом, вдруг посерьёзнев, твёрдо сказал: «Нет, князь, она нас – одной верёвочкой повязала. Шайтан-женщина. Но какого бы – фряжского она ни была рода-племени – я буду служить ей как верный пёс. Ты можешь быть покоен, князь, пока она того желает. Можешь ехать к своей молодой жене. Ждёт, небось, во Пскове?» – И Бэс затих, наблюдая за гостями, и подставляя на стойку новые блюда и бокалы с вином.

– Ну? – коротко спросил его Голицын.

– Не нукайте – не запрягли, – огрызнулся тот. И продолжил свой рассказ – Подскакала к ним баронесса, и сходу шумнула: «Жаль, что у вас не приняты рыцарские шпоры! У нас – первый ритуал посвящения в рыцари – это надевание шпор на сапоги воина! Золотых или серебряных!» – так она с ними поздоровалась. А потом приказала: «Что ж, погоняйте своих коней так, без шпор. За мной, рыцари!» – и они поскакали к церкви. Там её крестил сам настоятель, потому как, получил от неё рекомендательную грамотку, писанную архимандритом Василием. А Василий пользовался большим авторитетом, как в церковных кругах, так и в гражданском сообществе. И всё крещение прошло, как полагается – с наречением нового имени, с обетом отречения от служения дьяволу, – не мной будь сказано, – с окунанием в купель, хождением вокруг купели, надеванием белых одежд и креста, и таинством миропомазания, – закончил он, продолжая следить за гостями.

Голицын тоже обратил внимание на ещё больше притихшую публику, которая, как понял он, стала прислушиваться к их светской беседе с карликом.

А проходящая мимо собеседников кобылица, громко фыркнула прямо в лицо Голицыну, и гордо подняв голову, пошла дальше по салону.

– А после крещения что ж, они разъехались? – тихо спросил Голицын, провожая настороженным взглядом, удаляющуюся от них кобылицу.

– Нет. Они сопроводили её до Новгорода, а там уж – разъехались, – объяснил Бэс. – Князь поехал во Псков, как и советовал ему посол Ордынский. Потом князь получил от своего сына Феодора благое известие из Золотой Орды, и, не медля, отправился туда. Был благосклонно принят ханом Узбеком, получил обратно в своё владение Тверь и всю Тверскую волость, и вернулся домой вместе с Феодором, ликуя и празднуя счастливое разрешение своего дела.

– А как же баронесса? – нетерпеливо домогался Голицын.

– А что баронесса, – невозмутимо пробулькал тот, – баронесса продолжала жить своей замужней жизнью. Конечно, ей не терпелось встретиться с князем, и они встретились однажды, когда он проезжал по Новгороду, со всей семью своей и свитою, наряженный в праздничный красный плащ, поверх серебра кольчуги. Баронесса, замирая, смотрела на него, и ждала, но он даже не взглянул на неё. Хотя, конечно же, он её приметил. Её нельзя было не приметить – она восседала на своём сером в яблоках коне, прямо у обочины той дороги, по которой ехал князь, и наряжена она была в свой чёрный рыцарский плащ с огненно-красным крестом посередине.

В углу салона заржала лошадь. А к стойке подошла экзальтированная дама, в сиреневой шляпке и зелёном, небрежно сидящем на ней, блузоне, и, взяв бокал с белым вином, стала попивать из него, стреляя глазами своими, то в Голицына, то в Бэса, и при этом, брезгливо морща своё остроносое лицо.

Другие же, присутствующие здесь женщины, и некоторые мужчины, тоже, незаметно сократили расстояние между собою и стойкой бара, где вели необычную беседу странные собеседники.

– Но всё же, она была горда им и собою, – неожиданно прибавил Бэс к только что сказанному. – И она радовалась за него, – ещё добавил он.

Возникла неловкая пауза.

И сейчас Голицын учуял своим носом, как салон их наполнился чужими запахами женских духов и нахально-навязчивыми запахами мужских одеколонов. Ноздри его раздулись, он зло засопел, и встретившись взглядом своим с вызывающе-любопытным.

Взглядом экзальтированной дамы, что стояла уже совсем близко к ним, Голицын стал спиной к ней, и, наконец, спросил у карлика: