Олег Красин - Элегiя на закате дня

Но ведь ничего нет. Ничего не было! Ветер стихает – уличные звуки вновь возвращаются, и он слышит стук колёс, снова въехавших на булыжную мостовую, стук, который как будто отрезвляет, заставляет очнуться от дурных видений.

Ничего нет, и не будет!

Нет ни разбитого дагерротипа, нет ни голой пары в спальне. Он, старик уверен в этом, потому что имеет над молодой Денисьевой власть.

Происхождение этой власти ему самому доподлинно неизвестно, – любовь ли это или что-то другое, – но власть, реальная, магическая, она, конечно, имеется. Пусть Лёля сейчас флиртует с молодым офицером, пусть любезничает, пусть отдается ему глазами – всё равно она будет с ним, стариком. От этого она никуда не денется.

Довольно странно чувствовать то, что чувствует он – любить не так как она, почти не любить, но сгорать от желания. И это в его годы!

Тютчев едет в коляске, внимательно рассматривая широкую спину извозчика, которую туго обтягивает белая холщовая рубаха. Извозчик подпоясался тонким черным ремешком, хотя многие пользовались и простой веревкой – чаще всего бедные финны, приезжавшие в Петербург на заработки. Кожаный ремешок говорит о том, что дела у петербургского Автомедона 38 38 В древнегреческой мифологии сын Диора, возница Ахилла. шли неплохо.

Его, Тютчева, интересуют детали: широкая мускулистая спина, крепкая шея мужика, заросший затылок, картуз на голове, его шумное дыхание. Он глядит, не отрываясь, точно желая удостовериться, что всё, что он видел до того мысленным взором – это нелепица, дурной сон, болезненные фантазии, а вот извозчик на козлах – настоящий. И вороной конь, запряженный в коляску самый, что ни на есть настоящий. Он храпит, от него пахнет крепким конским потом.

Мимо плывут дощатые тротуары и тротуары, покрытые каменной плиткой, по которым гуляет праздная публика, лакеи, кухарки, няни с детьми. Почти посреди улицы на коне гордо восседает городовой. Он олицетворяет власть императора, чувствует в себе эту власть, и потому недвижим, как изваяние, и только лошадь, перебирающая копытами, выдает в нем живого человека.

Все эти люди кажутся Тютчеву довольными от того, что установилось тёплое лето, обычно такое стремительное и неприветливое в Петербурге, довольными, несмотря на легкую духоту, и донимающих их мух, и комаров. Бегущие мимо бездомные собаки тоже довольны. Повернув к Тютчеву симпатичные морды, они тяжко дышат и вываливают розовые языки. Но в глазах их Тютчеву чудится язвительная насмешка – это насмешка над его страхами, страхами старика, которого отвергает молодость.

Недавно на окраине Петербурга уже поздним вечером он видел пожар. Горела крыша небольшого деревянного дома, разбрасывая снопы искр по сторонам, и черный дым тянулся к далеким облакам.

Маленькому щуплому Тютчеву, тем не менее, было холодно. Он стоял возле небольшой рощицы, чувствуя спиной её зябкую прохладу. Деревья прятались в наступающих сумерках, превратившись в сплошную темную стену. Даже если бы он захотел, то не нашёл в них проходов и дверей, не обнаружил бы дыр и лазов, через которые можно было бы просунуться и возвратиться в жаркий солнечный день, дышащий негой и безмятежностью. Такие дни у него бывали только в молодости.

На лицо Тютчева падал яркий отсвет пожарища, долетало тепло горевшего дома, запах сжигаемого дерева, угля, ткани и еще чего-то едкого, от которого перехватывало дыхание. Но он постепенно согревался, знобливость тела уходила, а с ним уходили страхи и желание вернуться в счастливое прошлое. Хотя его прошлое, если подумать, не всегда было уж таким безоблачным и гладким. Особенно, последние годы с Элеонорой, его первой женой.

И всё-таки, как выяснилось, счастье имеет свойство возвращаться. Он, Тютчев, чувствовал, что счастлив, счастлив как никогда. Он смотрел на языки пламени, отражающиеся в стеклах очков, а в голове пылали строки, посвященные не какой-то мифической красавице, не Венере или Данае, а его Лёле.

Пламя рдеет, пламя пышет,

Искры брызжут и летят,

А на них прохладой дышит

Из-за речки темный сад.

…Треск за треском, дым за дымом,

Трубы голые торчат,

А в покое нерушимом

Листья веют и шуршат.

Я, дыханьем их обвеян,

Страстный говор твой люблю…

Слава богу, я с тобою,

А с тобой мне – как в раю.

Он, конечно, приукрашивал, никакого сада за речкой не было – только небольшая рощица позади, за спиной, но не соврал в главном: Лёля была с ним и вся в нём.

Офицеры, молодые чиновники, салонные жуиры-соблазнители, наверное, еще будут появляться в их жизни, но не будет такого как Тютчев. Он один. И то темнеющее небо, в котором отражался пожар угасающего дня, и тот затухающий остов сгоревшего дом, роща, леса за нею, величавая Нева, весь мир – всё это для него, а он для всего мира. Потому что он его гражданин.

И его не сейчас волнует ревность, ведь он точно знает: ничто не изменится в их отношениях с Лёлей, ибо он всегда будет любим.

В усадьбе Тютчевых в Брянском уезде Орловской губернии, Эрнестина Фёдоровна проводила дни, когда ей хотелось спрятаться ото всех, и в первую очередь, от мужа.

Настроение её было переменчивым.

Одна из падчериц сравнивала её с вечным апрелем, с его внезапными дождями и такими же неожиданными прояснениями, с облаками, легко рассеиваемыми ветром. Другая видела в мачехе холодную зиму с её безлюдными снежными равнинами, с негреющим слепящим солнцем.

В любом случае в Эрнестине Фёдоровне не было ничего от жаркого лета, столь любимого Тютчевым, ничего от прогретого моря, играющего ласковыми волнами, от тепла.

Жена Тютчева не зря выбрала Овстуг местом для уединения. Хотя Брянский уезд совсем не напоминал ей родную Баварию, но зато дарил спокойствие души. Здесь она чувствовала себя безмятежной и отстранённой, здесь время дарило ей роскошь воспоминаний.

Пребывание в Овстуге позволяло на время выпасть из того бурного водоворота, в котором вращался высший свет со всеми его сплетнями, интригами и изменами, взвихривавшими внешне ровную и спокойную гладь петербургского общества.

Столичные фешенебли не любили унылого благочиния. Истории, подобные любовной истории с Лавинией Жадимировской 39 39 Жадимировская Лавиния, урожд. Бравур, – в мае 1851 года сбежала от мужа вместе с князем С.В.Трубецким. В Тифлисе были пойманы жандармами и возвращены в Петербург. , время от времени яркой молнией перечеркивали грозовой небосвод светской жизни, подчиненной внешним приличиям.

Тютчев развлекал жену такими историями. Он считал, и вполне справедливо, что Эрнестине Фёдоровне скучно в Овстуге, а страстная любовь, словно сошедшая со страниц романов Жорж Санд, сможет её отвлечь от тяжелых и угрюмых дум. Причина, источник этих дум, крылась в его романе с Еленой Денисьевой, который был для всех секретом полишинеля.