Олег Красин - Элегiя на закате дня

Как и во всякой дворянской усадьбе, центром жизни в Овстуге был вместительный двухэтажный дом с белыми дорическими колоннами. За домом лежала большая поляна, где любили гулять Эрнестина Фёдоровна и её падчерицы, когда все собирались в усадьбе. Дальше находилось озеро с островом посредине, на котором поставили небольшую белоснежную беседку. Такие уединенные беседки в стиле философа Жан Жака Руссо любили строить в дворянских усадьбах. Средней дочери Тютчева Даше нравилось сидеть в ней до вечера, читать книги и мечтать.

Тютчевское поместье окружали простые безыскусственные пейзажи с выцветшей растительностью. Темно-зеленая речка Овстуженка, густо заросшая по берегам осокой, была похожа на большой ручей, вода в котором непрозрачна и мутна. Извилистая речка бежала мимо лесистых оврагов, заливных лугов, устремляясь к полноводной Десне.

Обширные равнины, открывающиеся бесстрастному взгляду, напоминали Эрнестине Фёдоровне вздымающие к небу морские волны. Чудилось, что они заполняют всё свободное пространство земли до самого горизонта. Морские волны были пустынны и одиноки, как она сама. Наверное, от этого бескрайнее пространство равнин казалось наполненным тихой печалью и не дарило отраду её сердцу. Она смотрела на них большими, как у теленка, молчаливыми глазами, надежно пряча от посторонних свои думы и чувства.

И только небо над Овстугом занимало её, потому что всегда было разным: ярко-голубым ранней весной, пронзительно-синим летом и серым, без единой примеси грязи, осенью. А ещё облака. Летние облака – это нечто: кучерявые, будто шерсть барашка, или могучие, как морские корабли, или быстрые, словно лёгкие всадники на белых лошадях. Сравнивать их можно бесконечно.

Давным-давно в Овстуге они были счастливы.

Это было время, когда молодые супруги приехали в усадьбу погостить к родителям Тютчева. Здесь они любили друг друга, и Эрнестина до сих пор с умилением вспоминала, как вместе с молодым мужем гуляла по холмам, поросшим полевыми цветами, по медоносным полянам. Размякшие, распаренные жарким летним днем травы и цветы, щедро отдавали свои ароматы: полынь и хмель пахли горечью, синие незабудки и васильки благоухали небом, а желтые весёлые ромашки, если ими обсыпать шляпку, пахли солнцем.

Эти ароматы земли нужно было чувствовать, ощущать, вкушать. Их нельзя нюхать, потому как, само это слово можно отнести только к чему-то низменному и неприятному, например, к тому душку, который обычно доносится от бочки с нечистотами, вывозимой золотарём.

Как выяснила Эрнестина, её Теодор именно вкушал запахи, словно необычные и запоминающиеся яства. Но он же был поэтом, а у поэтов чувствительные души.

Так, они ежедневно гуляли, и знакомая бабочка – лёгкая, как пух на ладошке и пёстрая, как луговые цветы, – сопровождала их на всём протяжении пути. Она причудливо порхала вокруг её юбки, над летней шляпой мужа, возле их лиц и глаз. Тютчев размахивал руками, а Эрнестина громко смеялась, пытаясь её поймать.

Бабочка стала символом их любви, как ей казалось. Но бабочка слишком воздушная, слишком беззащитная, слишком нежная, чтобы уцелеть в жестоких бурях и ураганах времени. Вот она и не уцелела.

Э. Ф. Тютчева. Фотография. Петербург, апрель 1862г

Фёдор Иванович, её любимый Теодор, писал довольно часто и в каждом письме тосковал, стенал, капризничал, скучал по ней. Но в Овстуг не ехал. Поэтому Эрнестина Фёдоровна чувствовала себя заброшенной, о чём изредка напоминала Теодору. Хотя в Петербург она тоже не торопилась возвращаться, дабы не испытывать унижений жены, знающей об измене мужа, но не желающей расстаться с изменщиком.

Здесь, в усадьбе, вдали от бесконечной суеты, ей не было нужды принимать скоропалительные решения, от которых зависела не только её жизнь, но и жизнь детей, прижитых от Тютчева. А возможно, и старших детей Теодора от Элеоноры – Анны, Дарьи и Кати. Здесь можно было расслабиться и отдохнуть.

Однако слова – это незримый яд, действующий, хотя незаметно, но всё же отравляющий жизнь. Письма мужа, этого le Gracieux, этого l’Aime 40 40 Чаровника, Любимого (фр.) – она писала с большой буквы эти слова, – не могли не приниматься ею в расчет. Его слова западали глубоко в душу и больно ранили. «Кисанька моя», «Ты – единственная ветка, удерживающая меня над Небытием», «Твой старик». От сознания того, что их пишет человек, в эту самую минуту целующий другую женщину, спящий с ней, проводящий всё свободное время, гуляющий на виду у всех по улицам Петербурга и Павловска, от этого становилось еще горче.

И всё же она ждала его. Смутная надежда на то, что счастье ещё возможно, что возврат к прежней, такой понятной и простой жизни, ещё может случиться с ними, мерцала в её душе, словно светлячок в ночи.

Иногда, если менялся ветер, в её окна с полей доносился запах чабреца, сурепки, полыни, других трав, разомлевших под солнцем. Вдалеке, со стороны села кудахтали птицы, брехали собаки, слышались голоса крестьян. Деревенская жизнь со всеми её тяготами и приятностями давно приучила Эрнестину к терпению.

С недавних пор она стала ловить себя на мысли, что подолгу стоит у окна и пристально смотрит на дорогу, пролегавшую мимо липовой аллеи к главному въезду, огороженному железными узорчатыми решетками, а оттуда сворачивающую к большаку.

По ней нечасто ездили, только если редкие гости-соседи могли завернуть отобедать и скрасить обычную скуку летних дней. Посыпанная рыжим песком дорога временами казалась той путеводной нитью, которая могла дать шанс на спасение какому-нибудь заплутавшему путнику, застигнутому ненастьем. Как нить Ариадны в лабиринте Минотавра.

Жена Тютчева очень надеялась, что таким путником, запутавшимся в сетях лжи, оказался её Теодор, её Любимый, её Чаровник. Дорога в Овстуг была его шансом выпутаться из тенет, вернуться к нормальной жизни, сбросив маску заигравшегося мальчика, пойманного в сети опытной женщиной.

Но Федор Иванович не возвращался, как она ни ждала.

Для чего же она стояла у окна в напрасном ожидании? Кого ждала, зачем смотрела? Её логичный практичный ум не смог бы дать подходящего объяснения, поскольку эти действия были чувственными, нелогичными, как и всё, с чем она столкнулась в России. Родина её супруга оказалась на поверку иррациональной страной, где интуиция играет бо́льшую роль, чем все разумные доводы.

Она увидела в окно, как по пригорку на лошади спускалась Дарья, любившая дальние конные прогулки. Чалая кобыла лениво опускала ноги в августовскую пожухлую траву, наклоняла голову вниз, покусывая поводья. Даша сидела расслаблено, опустив локти вниз, поглядывая на расстилавшееся перед ней поле.