Владислав Рышков - ХЕРЪ. Триллер временных лет

О том, чтобы по старинке распять лжепророка речь не шла: фарисеями молодые учёные себя тоже не мыслили. Дальнейшая судьба их неизвестна. Не каждый в этом мире может справиться с обрушившимся на него чужим талантом и живёт так же доблестно и педагогично, как мудрый Шмаёнок.

Андрюша же об этих борениях и рушившихся судьбах не знал, однако некое напряжение, создавшееся вокруг него, ощущал и вовсе не хотел быть обезьяной в клетке, на которую все указывают пальцем. Он пытался было объяснить после урока в коридоре учителям спецшколы с глубоким математическим уклоном, куда теперь его определили, что всё очень просто, что на самом деле тут и делать особенно нечего, что в учебниках всё сложнее и запутанней: вот смотрите…

Но учителя при этих последних словах как-то резко отодвигались от Андрюши, крутили головами и заметив идущего навстречу коллегу, радовались тому как избавителю:

– Минуточку, Артём Иванович, я как раз хотела с вами… извини, Андрюша…

Андрюша оставался в коридоре один, начиная понимать: то, что у него рождается в голове, почему-то не приносит людям радости.

Тогда он решил их рассмешить, и на всероссийской олимпиаде, которая проходила в холодном Новосибирске (дело было уже в восьмом классе после зимних каникул), чудил напропалую. Зная, что все взрослые дяди и тёти, сидящие напротив учеников за длинным столом, неотступно, хотя вроде бы и вскользь, как бы ненароком, наблюдают за ним, Андрюша то прыскал со смеху, то дурашливо хлопал себя по макушке, то хитренько щурился и всё писал и писал – листок за листком. Когда бумага закончилась, он, подняв руку, попросил ещё, и тут уж весь зал, отвлёкшись, уставился на него. А он, не обращая ни на кого внимания, продолжал свои потешные, как ему казалось, экзерсисы.

Наконец он закончил, взглянул на часы – до конца отведенного времени оставалось ещё минут двадцать, как он и планировал – поднял руку, сдал работу и вернулся на своё место. Он хотел убедиться, что его шутку поймут, расслабятся, и всем будет хорошо.

Председатель комиссии, бывший представителем местной мэрии и ни черта не смысливший в математике, вяло пролистал работу, взвесил её на руке и, действительно, улыбнувшись ободряюще Андрюше, передал сочинение заместителю.

Тот неторопливо и вряд ли вежливо вырвал листки из рук городского чиновника, машинально взялся левой рукой за сердце и принялся читать. Это был крупный седой человек в выношенном, но аккуратном костюме, слывший легендой среди учителей-математиков страны. Он был, как и Шмаёнок, заслуженный, к тому же награждённый ещё в советское время двумя не последними орденами. А главное – среди его питомцев, взращённых за сорок пять лет учительствования, было не счесть научной элиты. К семидесятилетию, которое он отпраздновал полтора года назад, ему прислали поздравительные адреса не один десяток профессоров, членов-корреспондентов и даже двое действительных членов академии наук. Немаловажно, что среди поздравлявших лично были и двое тех самых апостолов.

Вот почему сегодня он был здесь, прилетев в далёкую Сибирь, желая лично, не через вторые руки и не по слухам, увидеть, как рождаются Андрюшины опусы. Казалось бы, изучив предыдущие работы Самотёсова, он был готов ко всему. Но нынче, глядя на кипу исписанной бумаги, сердцем чуял: Шмаёнковский выкормыш снова выбросил штучку. А главное – он окончательно понял: этот новый русский киндер-сюрприз пустит-таки по ветру всё, что он создал за долгие годы, потому что никто из его учеников – один маститее другого – и рядом не стоял с этим московским восьмиклассником. И те вправе теперь не сказать, конечно, но подумать: а готовил ли он их к таким вершинам и стоит ли поздравлять своего учителя к следующей круглой дате?

«Если, впрочем, доживу», – криво усмехнулся старый учитель.

Однако он был педагогом по призванию, даровитым в своё время математиком и потому заставил себя успокоиться, настроившись на рабочий лад, когда смог наконец вчитаться в Андрюшино сочинение. А то, что это было именно сочинение, причём в оригинальном жанре, он понял сразу: нечто, напоминающее музыкальную юмореску, шутку гения.

Андрюша баловался, скоморошничал с уравнениями, ухарски растягивал их, как меха гармони, переливал из пустого в порожнее, вновь возвращался к началу, потом бренькал ими, как виртуоз-балалаечник, рассыпая вроде бы аляповатые, но точные коленца, подкрадывался, казалось, к завершению, но вновь принимался за него, как кошка за хвост рыбы, – игриво и в то же время хищно, доходил так до начала и вновь отбивал чечётку, выплясывал кадриль, водил плавную барыню.

«Он играет с цифрами, как кошка, – подумал седовласый и враз почувствовавший свои годы учитель. – Именно как молодая кошка с полудохлой мышью».

И он не знал, чего больше было в этом сравнении: неприязни, сомнения, удивления или какого-то безотчётного страха.

Конечно, он мог бы легко, только своим авторитетом, спрессовать и этого дурачка из мэрии, и своих коллег, объявив работу Андрея Самотёсова хулиганской выходкой, пустым баловством, недостойным олимпиады общенационального уровня. Однако он чувствовал, что не поступит так. Делу этим не помочь: новые неслыханные уравнения школьника – уже свершившийся факт, к тому же члены комиссии… Не все они ведь такие неучи, как председатель, ещё сочтут его за стареющего потерявшего нюх или совесть завистника. Он уже знал, что объявит (за что мне это, Господи!) Самотёсова победителем.

А Андрюша с надеждой наблюдал за стариком в президиуме, читающим его работу. Тот был в больших роговых очках, его мощный морщинистый лоб покрывался бисеринками пота, а левая рука поглаживала лацкан пиджака. И уже тогда Андрей начал догадываться: то, что он умеет, может быть, и необходимо для какой-то абстрактной, как сама математика, науки, однако почему-то сильно мешает конкретным людям, с которыми он общался.

А потом прозвенел звонок, школьники потянулись сдавать работы, и всё закончилось.

Последней в Андрюшиной карьере вундеркинда стала всемирная олимпиада в далёкой и жаркой австралийской Аделаиде. Летели туда долго, с двумя посадками, последние несколько часов – над необозримой гладью океана. Она была совершенно пустынной, блестевшей под солнцем, как лакированный стол, и казалась бессмысленной. Но то было обманчивое впечатление. Просто существовала иная проекция: в отличие от земной тверди, обращённой к солнцу всеми своими горами, лесами, долами и людьми, океан был опрокинутым, вывороченным во тьму марракотовых загадочных бездн миром. С замирающим от жутковатого и сладостного восторга сердцем Андрюша представлял, как легко его воздушный корабль в случае незначительного сбоя цифр, исчисляющих работу машины, может сорваться из голубой прозрачной стратосферы в мрачную, гибельную своей непомерной тяжестью воды и отсутствием кислорода батисферу. Он впервые летел самолётом, и путешествие это ему нравилось.