Григорий Каковкин - Теория и практика расставаний

– Не знаю! Как к тебе ехать, я не знаю дороги! Это невозможно… невозможно…

– Такси!

– Нет, я лучше сама, чем с незнакомым таксистом.

Васильев стал объяснять дорогу, но все объяснение свелось к одному: она должна доехать до съезда с шоссе, а потом позвонить, и он объяснит ей дорогу дальше, по его словам, найти очень просто. Через несколько минут Татьяна Ульянова уже сидела за рулем «мерседеса», нажимая на педаль газа.

Ровный свет фонарей придавал чиновную торжественность ее скоростному проезду по пустой Москве.

Светофоры были в сговоре с Васильевым и ярким, выразительным зеленым заранее открывали ей дорогу.

Прямые проспекты рифмовались с прямотой жизни, с прямыми решениями, смелостью, с любовным желанием, с детским любопытством.

Все открывалось просто, как простор, и сокращалось просто, как расстояние.

Неон и реклама были в сговоре с ее настроением. Отдельные слова вырывались из разбросанных по бокам дорог слоганов – над ними потели бездарные креативщики, – моментально слипались в самостоятельный смысл: «ты», «под новым углом», «не откажи себе», «каждый день – особенный», «ресурс молодости», «лети», «великолепная возможность», «для тех, кто любит подарки», «тайна», «имеются противопоказания».

Отчего-то стало страшно. Или от скорости, или от ежесекундного приближения неизвестного нового мужчины, или от неосвещенного куска дороги за окружной, или от ночи и яркой луны…

Ульянова увидела впереди вышку высоковольтной передачи с красными огнями безопасности наверху, сразу за ней, как объяснял Васильев, правый поворот, и здесь она должна набрать его номер. Длинные гудки стали еще продолжительнее – «вот будет смешно, если он не подойдет… куда вы приехали, женщина…». Она готова была развернуться, ей этого даже хотелось, несостоявшееся приключение – и все, через сорок минут она снова дома, в своей постели, под своим одеялом, на своей подушке, одна, но он взял трубку.

– Я тут стою, передо мной вышка…

– Знак главной дороги есть?

– Да.

– Еще чуть-чуть проезжай. За ним сразу направо, будешь ехать через больницу…

– Какую больницу?! Я еще не повернула, Саш, не торопись, пока здесь ничего не вижу, нет тут никакой больницы в помине… Темнота…Я ничего не вижу…

– Спокойно, если ты была на том шоссе у вышки, то сейчас ты ее увидишь…

– Вот фонарь такой… никакой. И забор. И все.

– Зеленый?

– Да, кажется, зеленый.

– Что значит «кажется»?

– Зеленый, хорошо.

– Сейчас ты проедешь, как дорога ведет, по улице до мебельного магазина, по одну сторону тополя, а по другую – частные дома. Я жду.

– Я положу трубку и буду двумя руками рулить, тут такая дорога – ужас, узкая, одни колдобины…

– Обычная русская дорога. Я жду.

Она положила трубку на сиденье рядом и в дальнем свете фар пыталась найти мебельный магазин. Дома справа – были, толстые обрезанные тополя – были, а магазина не было. Никакого. Она остановилась и истерично крикнула в трубку:

– Я здесь буду ночевать!

– Ту, не волнуйся. Объясни, где ты, что ты видишь перед собой?

– Ничего я не вижу! Никакого мебельного магазина!

– Черт с ним, с мебельным, успокойся, ты почти приехала, я чувствую уже тебя, ты рядом, пятьсот метров, и все. Два поворота.

Татьяна с трудом разглядела за темными деревьями дом – хорошо, что на втором этаже оранжевым светом горело окно, оно давало различить темные силуэты поселковой улицы. Описала Васильеву дом с этим окном, забор и ворота гаража.

– Да, – сказал он. – Ты немного проехала.

– И что мне делать?! – в отчаянии, почти со слезами простонала она.

– Развернись!

– Как? На «мерседесе», он шире этой улицы, он большой, я сейчас попаду в какую-нибудь канаву!

– Ту! Ты отличный водитель. Я люблю тебя, я хочу, чтобы ты приехала ко мне, я иду к тебе навстречу, я понял, где ты. Понял, иду. Я хочу тебя, любимая, дорогая, прекрасная, не плачь, все замечательно. Ты потихоньку разворачивайся, в два, в три захода, потихоньку…

– Развернулась, – простонала Татьяна. – А что теперь?

– Медленно, очень медленно езжай, смотри направо… Только направо.

– Мебельный! Вот он, мебельный! Написано «Мебель», – прокричала она, как будто приземлилась на Марсе.

– Отлично.

– Что отлично?! Ты мне не сказал, что на магазине нет даже фонаря. Там просто надпись на избе, и все! Пиросмани какой-то!

– Они сегодня забыли его включить – я им скажу об этом завтра. Теперь поверни за ним сразу в проулок.

– Сюда?

– Да, сюда.

– Повернула…

– А теперь езжай прямо, пятьсот метров вперед, и смотри не задави меня…

В свете фар через несколько минут она увидела силуэт мужчины, который казался великаном на фоне синей черноты неба. Если бы он не держал трубку мобильного телефона у головы, она бы в страхе заблокировала двери автомобиля и начала бы набирать девять, один, один. Васильев сказал в трубку:

– Все, ты приехала. Я тебя вижу.

И великан убрал телефонную трубку в карман.

«Сошлось, это он».

Васильев подошел к машине, открыл правую дверь, салон «мерседеса» осветился. Они увидели лица друг друга – их обдало жаром. Он сел, захлопнул дверцу. Свет затухал, автомобиль соединялся с ночью, и Васильев без слов и разрешений, как она и хотела, прижал к себе, поцеловал ее в сухие вздрагивающие губы. От него пахло застольем, табаком, мужчиной. Сильные руки обнимали Татьяну, сгребая в охапку все ее женское существо. Он целовал ее в губы, в шею, через тонкую белую кофточку в грудь с юношеским восторгом и наглостью старого ловеласа, а она, погружаясь в полусон, наполнялась взбалмошным и послушным счастьем, оно называется иногда любовью, иногда желанием, иногда тайной соединения, или тем и другим вместе.

– Видишь, я приехала к тебе.

Больше не хотелось слов. Никаких. Долго.

Из машины вышли, будто прожили вместе жизнь, абсолютно известные, телесно притертые друг к другу люди. Обнимая ее за талию, Васильев представил Таню тем, кого она утром разглядывала на обложке диска.

– Ту. Моя девочка…

– Непонятно! Что значит, Ту?

– Татьяна Ульянова, – пояснила она.

Зобов вышел из дома в отличном расположении духа – такое состояние он называл «предчувствием успеха». Когда оно возникало, будто мощный поток воздуха подталкивал его в спину, будто он выпивал глоток неизвестного природного, энергетического напитка, ему хотелось двигаться, думать, встречаться, говорить, анализировать, выдвигать смелые версии, он плотно весь под горло наполнялся глаголами. С утра по телевизору говорили о его деле – конечно, внимание прессы будет мешать, лезть будут все, начиная с жены, но все же – он не позволял себе в этом сознаться – приятно. Громкое дело помогло бы ему перебраться в прокуратуру, о чем давно мечтал, там и зарплаты на порядок выше, и выплаты, и вообще карьерный рост следователя серьезно мог начаться только в тех стенах.