Геннадий Ильин - Любовь и небо

Мне было доподлинно известно, что мальчиков они любят и легко идут на контакт. Шалавы, одним словом, но сладостно доступные девочки – подростки. При их виде у меня потекли слюни, и я сказал себе, что было бы неплохо с какой – нибудь из них потрахаться. Однако я и понятия не имел, как приступить к такому деликатному делу.

– Привет,– поздоровался я на всякий случай.– Скучаете?

– Греемся,– ответила Любка. – Пришли к подруге, а её нет. А ты чего один, как сыч бродишь? Приключений ищешь на свою задницу?

Девчонки дружно засмеялись. Я засмущался и покраснел до ушей.

– Да ты не обижайся,– примирительно сказала Танька. – Любка она такая, за словом в карман не лезет. Конфетку хочешь?

Я отрицательно помотал головой и пробормотал что – то вроде благодарности. От волнения во рту стало сухо. Кое – как проглотив слюну, я чуть слышно прошептал:

– Я другого хочу…

– Это интересно, – заглянула в мои глаза Любка. – А поконкретнее сказать не можешь?

«А, будь, что будет!», – подумал я и нырнул головой, словно в омут:

– Люб, дай, а?

– Чего – «дай»,– стала уточнять Любка, тихонько посмеиваясь.

– Ну… в общем – дай, – пересиливая робость, снова попросил я.

– Да чего же ты хочешь, – с наслаждением тянула резину Любка, давно понявшая, в чём дело.

– Господи, какая дурочка, – не выдержала и вмешалась в разговор её подружка, – он тебя хочет!

– Где, здесь? – посмотрела на меня, как на чокнутого, Любка. – А вдруг кто-нибудь выйдет?

– А мы за дверью, – умоляющими глазами просил я её. За дверью находилась прихожая, вроде сеней.

– Не-не знаю, – уже мягче засомневалась Любка и подалась навстречу, когда я обнял её за талию.

– Да дай ты ему! – снова не выдержала и пришла ко мне на помощь Танька, сама исходя в истоме. – Видишь, как парень мучается.

И Любка, сама того не подозревая, оживила в моих штанах полового разбойника. При этом сделала она пустяки: открыла дверь в сени и поманила за собой пальцем.

– Подстелил бы что-нибудь, – попросила она в темноте будничным, спокойным голосом, – пол – то холодный.

Весь дрожа от возбуждения, чувствуя, как мой кончик больно и настойчиво рвёт ширинку, я торопливо сбросил с себя телогрейку, кинул её на пол и почти сразу же услышал приглушенный голос Любки:

– Иди уж…

Даже если бы меня встретили тысячи раздвинутых навстречу женских ног, я бы никогда не запутался в выборе цели. А подо мной находилось всего две, и между ними лежал кошелёк, цены которому не было. Словно в трансе, я торопливо расстегнул пуговицу, сдерживающую моего нетерпеливого господина,, и он, как изголодавшийся зверь, выпрыгнул наружу и сразу же обнаружил дичь. Она была где – то рядом, нужно было слегка только помочь. И я, схватив зверя за холку, направил его мордой в волосяной кустик.. Любка слегка сдвинулась, и мой натянутый, как стрела, пенис провалился в тёплую, ласковую бездну. Испытывая восторг от волшебного блаженства, я взахлёб заскакал на Любке, учащая возвратно – поступательные движения.

– Господи, да ты в первый раз, – догадалась Любка и подалась передком вверх.

И в этот момент наступило мгновение, за которое люди развязывают войны, идут на преступления и кладут головы на плаху. Тело моё затрепетало и выплеснуло наружу сгусток такой энергии, которой бы хватило взорвать все сейфы Гохрана.

Как бы сложились события дальше, сказать не могу, но тут раздались скрипучие шаги снаружи. По ступенькам кто-то поднимался. Мы торопливо вскочили, я набросил на плечи фуфайку и шагнул к выходу. Навстречу попался незнакомый мужик, сказал непонятную фразу, но я не остановился и в величайшем смятении помчался домой. Заснул под утро весь в смятении и сладких воспоминаниях. Днём втихаря я аккуратно вырезал на дверях своего барака: «15. 02 . 52 г.». Эта дата напоминала мне рубеж перехода из ранней юности в суровую зрелость многие годы.

В начале марта пятьдесят третьего года умер товарищ Сталин. Говорят, многие радовались этому событию, но я не видел ни одного счастливого лица. Люди плакали, выражая свою скорбь и с тревогой думая о будущем.

В день похорон по всей стране ревели заводские, фабричные и автомобильные гудки, и страна замерла на целых пять минут.

Траурные звуки похоронного марша, транслируемые по радио, остановили меня по дороге на Плановый. Сняв с головы свой старенький картуз, я молча вслушивался в скорбную мелодию, и невольные слёзы скатывались по моим промёрзшим щекам. Что будет завтра, никто не знал, и люди больше всего пугались этой неопределённости. Слухи, один тревожнее другого, поползли по городам и весям. Говорили об амнистии среди заключённых, об отмене Указа о ежегодном снижении цен на продукты и товары, о повышении налогов, об удорожании жизни. Будущее рисовалось в тёмных и мрачных цветах. Народ затаился в ожидании вестей из Москвы.

Произошли изменения и в моей маленькой жизни. С горем пополам я закончил – таки семилетнюю школу и остановился перед дилеммой: учиться ли дальше, пойти в ПТУ по примеру Витьки Черепанова из 28-го барака – моего идейного противника и противоборца в кулачных боях, или устроиться на какую – либо работу.

Кстати, о Черепанове. ПТУшник, он был, может и хороший, но дрался неважно. Сам я на рожон никогда не лезу и нестандартные ситуации стараюсь решать путём переговоров. А если перевес сил склонялся не в мою пользу, мог свободно и дёру дать. Те, кто меня не знал, считали, что я трушу. В этом и заключался их просчёт.

Витька тоже так считал, рыпался первым. По части поводов для драки у Черепанова проблем не имелось. Заводился с пол-оборота, и почему – то дрался обязательно со мной. Теперь-то я понимаю, что у парня было неуёмное честолюбие. Ведущий боксёр училища никак не хотел примириться, что его одолевает какой-то уличный забияка. Откуда ему было знать, что втайне я изучал приёмы джиу-джитсу не только теоретически. Во всяком случае, некоторые болевые точки мне были известны, и я этим пользовался при определённых обстоятельствах. Но это так, лирическое отступление.

В принятии решения на продолжение учёбы помог случай.

Как – то мы с Витькой Корепановым ехали в гости к Маше на Переселенку.

– Гляди-ка, аэроклуб,– сказал он с энтузиазмом. – Зайдём?

– Айда, – согласился я, и мы вышли из трамвая почти в центре города.

Полутёмное помещение встретило нас специфическим моторным запахом, множеством схем и текстами, отпечатанными на машинке. На одном из них посетителям сообщалось, что в парашютный и планерный кружки записываются граждане в возрасте от 16-ти лет, а в лётную секцию – с девятилетним образованием.

«Хочу быть лётчиком»,– решил я в тот же момент.

Мы потоптались ещё немного, рассматривая фотографии выпускников аэроклуба, поговорили с секретаршей, выяснили, что набор на курсы пилотов проводится в начале осени и удалились с достоинством.