Геннадий Ильин - Любовь и небо

С некоторых пор интерес к противоположному полу у меня появился. Во всяком случае, я не без удовольствия принял участие в игре, придуманной Валькой Нестеровой – разбитной девчонки из девятнадцатой комнаты.

Как-то в отсутствие родителей она собрала всю шантрапу в нашей халупе и предложила поиграть в больницу. По её мнению, именно там мальчики и девочки должны снимать с себя штанишки, ложиться друг на друга и совершать несложные телодвижения. Не помню, кто подо мной оказался, только мой, с мизинец длиной, членик вдруг пришёл в движение и восстал. Валька, наблюдавшая эту картину, засунула левую руку себе под трусы, правой ухватилась за мой пенис, направила его в промежность девочки изаволновалась. Моя партнёрша по больничной кровати неожиданно пискнула, заплакала, все пришли в замешательство, и на этом игра прекратилась.

А на следующий день произошёл скандал. Девочкины родители, потрясая справкой перед моей матерью, во всё горло орали, что их дочь опозорили «на пятьдесят процентов» и что в этом виноват я. Меня допрашивали под пыткой, но ничего членораздельного и вразумительного не добились. Да и что от меня хотели, я так и не понял.

– Что ж, – сказала мать с сарказмом, – давайте их поженим…

Предложение было настолько неожиданно и комично, что все онемели, а потом заулыбались. Наконец, применив метод перекрёстного допроса всех собранных в кучу участников вчерашней игры, взрослые вынесли вердикт, что злоумышленницей содеянного является Валька. Какое она понесла наказание, осталось тайной. А потерпевшую девочку после этого так и прозвали «Пятидесятипроцентной», и носила она эту кличку до тех пор, пока не уехала.

Подробности о моей тайной симпатии я постепенно узнавал во время совместных развлечений. Играли в лапту, в телефон, в « третий – лишний» и другие забавы. Она, оказывается, тоже была из числа эвакуированных с Украины, что живёт практически рядом и что учится в третьем классе. Мои робкие попытки познакомиться поближе встретили непонимание, если не сказать большего. Гордая и самовлюблённая недотрога, она знала себе цену и отвергала любые знаки внимания. И её равнодушие к моей особе я расценил, как сокрушительное поражение. Впрочем, так оно и должно было быть. Длинный, как карандаш, и худой, как щепка, выглядел я не самым лучшим образом и положительных эмоций вызывать не мог. Общепризнанный озорник и проныра, в присутствии этой занозы я терялся и проглатывал язык. И мне стало понятно, что эта девочка – не моего поля ягода.

Дни, как чёрная речная вода, протекали за днями. Опостылевшую до чёртиков люльку, из которой Юрка, наконец, спустился на землю, кому-то отдали или продали, и качать теперь стало некого.

Расцвела всем на удивление сестра Машенька. Она уже работала кассиром в поселковом кинотеатре. Я очень гордился, когда на зависть приятелям в любое время проходил в кино бесплатно и по их просьбе после начала фильма открывал двери на выходе. Без лишнего шума ребята мгновенно рассасывались между зрителями и ловили свой кайф.

В восемнадцать лет Маша влюбилась в старшину – сверхсрочника Александра. Родом он был из Ворошиловграда. Потомственный казак переквалифицировался и стал танкистом. Балагур и весельчак, он удивительно быстро создавал вокруг себя атмосферу праздничную и лёгкую, а за словом в карман не лез. Мать он покорил тонким остроумием, отца – разговорами об армии, меня – анекдотами. Какими чарами он околдовал сестрицу, Маша не рассказывала. Но мы и так догадывались, потому что кроме общительного характера Саша обладал и неотразимой внешностью.

Свадьбу справили по-семейному скромно. Но был приглашён со своей женой и неразлучной гармонью Иван Алексеевич Пугаев, их общий знакомый сталевар Охрименко, – вот и все гости.

После свадьбы Маша ушла жить на казённую квартиру, а через год молодая чета укатила в бухту Провидения – самую удалённую точку страны на востоке. Поехали, как говорили соседи, «за длинным рублём».

Отец попрежнему работал в мартеновском цехе на завалочной машине. Я побывал у него на работе, и он показал мне место под плавильной печью, где во время войны удавалось поспать три – четыре часа между сменами. Дома он разговаривал редко и только по делу, горькую пил по праздникам и в получку, но уж если шлея попадала под хвост, то загуливал на три дня кряду. И тогда его словно прорывало. Говорил без умолку, ругался, не стесняясь в выражениях, сыпал обвинения направо и налево в пьяном бреду, и в этом потоке словоизвержений невозможно было понять, где правда, а где ложь.

Чтобы как-то охладить его пыл, я его связывал, и он безропотно подчинялся. И только будучи уже спеленатым, возмущался и обзывал нас фашистами.

Наутро отец трезвел, виновато прятал глаза и снова шёл на работу, задумчивый и молчаливый.

В шестом классе произошли два знаменательных события, повлиявших на мою судьбу. Одно из них позорное, о котором я признаюсь впервые. Дело в том, что, продолжая читать запоем, я всё чаще стал посещать книжные магазины и приобретать дефицитные издания. Денег, конечно, не хватало, и однажды, увидев на прилавке «Тысячу и одну ночь», я спёр с верёвки чьи-то кальсоны и нижнюю рубаху и загнал их на барахолке за тридцатку. Вечером мать плевалась и ругалась, «что б у них руки отсохли», кляня ворьё, которое уже и исподним не брезгует. Оказалось, что бельё во дворе было отцовым. У меня хватило сообразительности на её гневную тираду ответить дипломатичным возмущением, составленным из междометий, но книга восточных сказок в золотом переплёте стала украшением будущей личной библиотеки.

Другим увлечением стал авиамодельный кружок. Втянул в него мой однокашник Витька Корепанов. Кружок работал в заводском Дворце культуры. Занимались мы в нём всю зиму. Ни одной модели не построили, но лексикон мой обогатился такими завораживающими словами, что дух захватывало: нервюры, стрингеры, элероны, даже штопор. Кружок по непонятным причинам развалился, и я немедленно перебрался в драматический и танцевальный. Дела и здесь пошли неплохо. Я даже прочитал со сцены стихотворение « Рассказ танкиста», но на этом артистическую карьеру пришлось завершить, поскольку меня прилично отлупили кэбээсовцы и пообещали ещё, если я приду в другой раз. Слово своё держать они умели, и я решил не искушать судьбу. Кроме того, интересы другого порядка стали заполнять пустующую нишу моего сознания.

В один из январских холодных вечеров я возвращался из Дома культуры, замёрз, как собака, и решил заскочить к Григоровым погреться и поболтать. В коридоре их барака у окна стояли две знакомые девчонки Танька и Любка и о чем-то тихонько беседовали. Танька была на полголовы выше меня и заметно крупнее. Любка наоборот, росточком пониже и постройней. Обе жили на Плановом, и какие дела привели их в наши края, оставалось лишь догадываться.