Татьяна Полуянова - Младенцы спали без улыбок. Рассказы

Развели костёр, выпили опять же. А как изловчиться, чтобы нечисть увидеть? Яков-то наш храбрый да сметливый был. Переодел одёжу шиворот-навыворот да и пошёл задом наперёд. И потянуло его к реке прямиком. На камень ступил, так и покатился да в омут булькнул. А там ждали его. Год тих, да час лих.

Старухи-шутихи, мохом проросшие, и молодые волосатихи потянулись к Якову пальцами холодными, жгут глазами вострыми. А с ними Варварушка, жена ненаглядная. Только сама на себя непохожая. Такая же ледяная, с глазами рыбьими. Руками скользкими тянут, рвут когтями друг у дружки, растаскивают на части. Губами шевелят, словно рыбицы, токмо в воде и не слыхать ничего.

– Сгубила-таки Якова чёртова кукла! – говаривали.

Весною всплыл труп посинелый, изглоданный пиявицами речными. А потерпел бы три года, и отдали бы тайные люди Якову жену насовсем.

Да что там Хеловин, жисть-то, она пострашнее бывает!

* – сентябрь.

** – октябрь.

*** – ноябрь.

Над тайгой стоял протяжный гул. Одна от другой вспыхивали, словно свечки, сосны, устремляли воздетые в мольбе ветви к чёрному небу и с треском рушились на землю. Огонь пожирал деревья, облизывал жадными языками скамейки и гипсовые скульптуры, бушевал в помещениях. В оконных проёмах метались неясные тени, но крепкие решётки и запертые двери не выпустили никого из обитателей странного дома.

Осмотр места происшествия начался сразу, как был потушен пожар. Здания и постройки сгорели подчистую. Пахло гарью. Перед руинами застыли закопченные пионеры с пустыми глазницами да зевал посыпанный пеплом каменный крокодил у фонтана. Ржавые трубы косо торчали над забитой сажей и грязью чашей.

Обугленные кости сложили в несколько мешков и отправили на экспертизу. Останки принадлежали людям довольно преклонного возраста. Определить, кому именно, – не представлялось возможным, так как ни списков обитателей, ни медицинских карточек не сохранилось.

А самое странное – почему журналисты решили, что сгорел дом престарелых? Ни одного дома престарелых ни в каких документах города Энска и прилежащих к нему окрестностях вообще не значилось. Здания бывшего пионерского лагеря «Уголёк» во время перестройки были переданы на баланс здравоохранению под лесную школу. А вскоре после её расформирования – ввиду нецелесообразности – их и вовсе списали. Дачники и жители ближайшей деревни уже лет десять потихоньку растаскивали бесхозные стройматериалы для собственных нужд, и ни о какой «богадельне» слыхом не слыхивали.

Словом, после небольшого скандала в администрации сочли, что в заброшенном лагере поселились бомжи или беженцы – что практически одно и то же, которые сами себя и спалили. Опровержение в газету давать не стали. Само рассосётся-позабудется, – справедливо решили в верхах. И в самом деле – каждый день что-то горит, либо кого-то затопляет. Привыкли люди к разгулам стихии. А начнёшь в прессе объяснять, что и дома-то такого в области не было, – себе дороже будет. Тут скандальчиком с журналистами не отделаешься.

Матвей Кузнецов, шустрый домовитый дедок, бродил по пожарищу и шевелил палкой золу в поисках чего-нибудь подходящего. Вообще-то Матвею нужны были трубы: стар стал ведра по огороду таскать, а шлангов не напасёшься. Один сезон только дюжат, а стоят сколько – никакой пенсии не хватит, если покупать. Но если попадалось что-нибудь ещё, что могло сгодиться в хозяйстве, – скажем, старый утюг или кружка с чуть сколотой эмалью, старик такими находками не брезговал и деловито складывал их в старый брезентовый рюкзак.

Наполнив его полностью дребезжащей всячиной, Матвей, принялся дёргать и расшатывать тонкие трубы у фонтана. Задел ногой каменного крокодила и взвыл от боли.

– Ах, ты – кусаться, тварь проклятая! – замахнулся ржавой трубой на образчик парковой скульптуры.

Крокодил клацнул зубищами и испуганно отодвинулся, отполз, значит. По крайней мере, так потом рассказывал Матвей своей старухе. А под ним оказался перевязанный резинкой полиэтиленовый пакет. Дед бросил находку в рюкзак, подхватил несколько труб и рысцой побежал домой. Там он перво-наперво стал прилаживать трубы: соединять их обрезками велосипедной шины, прикручивая проволокой, и протягивать по огороду, потом демонстрировал водопровод бабке и набежавшим соседям.

О таинственном пакете вспомнил не скоро. А когда вспомнил, развернул и – разочарованно чертыхнулся: в пакете оказалась старая тетрадка, исписанная от одной коленкоровой корки до другой – крупным, будто бы детским, почерком.

– Ладно, опосля разберёмся! – пробормотал дед Матвей, сунул книжку с тетрадкой обратно в пакет, отложил его в сторону и занялся более важным делом.

Он неторопливо извлекал из рюкзака трофеи, любовно оглаживал их, кумекал, как починить, если требовалось, и мысленно представлял, куда приспособит ту или иную вещь.

Откружилось пёстрой юбкой лето. Было у старухи в молодости такое платье: на зелёном крепдешиновом поле – голубые васильки и алые маки. Ох, и любила танцевать Вера! Кружилась в танце, а юбка порхала и бесстыдно обнимала ноги.

Промчалась каруселью ярмарка-осень. Достала из сундуков и расстелила белые перины зима.

Однажды дед Матвей полез за старыми газетами для растопки печи и наткнулся на свёрток, который вытащил летом из-под крокодила. Хотел кинуть в топку, но передумал. Затопил печь, нацепил на нос очки, открыл коленкоровую тетрадку и начал читать.

Лето. Мне десять лет. Мама отправила меня в пионерский лагерь. Солнце, воздух и вода множат силы для труда. Так она сказала. А ещё дала тетрадку и велела вести дневник. Солнце с воздухом здесь точно есть. Воду караулит крокодил. К фонтану не подойти. У него страшные зубы и глаза… Ну такие… всё видят, короче. Пойдёшь по дорожке, оглянешься – он смотрит, свернёшь на газон – а он и там достанет. Я его боюсь. Хоть он и каменный. По газонам ходить нельзя. Светлана Сергеевна ругает. Она строгая. Никогда не улыбается. А Томка Трушкина красивая. Глаза у неё коричневые и большие. Как у телёнка за забором. Он пришёл и тыкался в распахнутую ладошку розовой тёплой мордой. Потом ещё напишу. Светлана Сергеевна кричит неукоснительно: Ну-ка дети встаньте в круг.

Всю неделю в дневник не писал. Мама говорила в плохую погоду ходить в библиотеку. Вчера шёл дождь, и я ходил. Читал про Таракана. У нас они тоже ползают. Сторож грубою рукою из окна его швырнёт. И во двор вниз головою наш голубчик упадёт. Сторож дядя Миша добрый. Раздаёт нам леденцы. Говорит, что бродят по свету его дети. Он не знает, где они бродят, поэтому всем встречным-поперечным ребятам раздаёт. Томка сказала, что лучше бы шоколадки раздавал. Она шоколадки лучше любит, чем леденцы. А дядь Миша сказал: я свой калибр знаю. Я спросил: а что такое калибр? Тогда он показал на Ваську и сказал. Вот крупный калибр, а Лягушонок – мелкий. Лягушонок у нас меньше всех. Он ходить не может. Только ползает и мычит. А говорить и квакать не может. У него большой рот и текут слюни. Наверно мешают ему говорить. Мы опять водили хоровод. Пусть всегда будет солнце! Мне кажется, внутри крокодила кто-то живет. Снаружи – камень, а внутри – кто-то злой, хуже таракана.