Алсари - Атлантида священная (из действительности доисторических времен)

И тут в залу вошел Аппло. Стремительно вошел – и остановился в открытых дверях, оценивая открывшуюся перед ним картину. Гермес, скрывая улыбку, взглянул на брата, и знаком его радости чуть взметнулись над карими глазами шелковистые брови. Мягко обогнув распростершихся в давно забытом трансе придворных, он проскользнул к Аппло и вывел его в коридор, осторожно прикрыв за забой створки резных дверей.

Аппло стоял невозмутимый, как всегда. Уголки его красиво изогнутых губ, немного приподнятые, могли ввести в заблуждение кого угодно, только не Гермеса: уж он-то знал, что эта, вроде бы врожденная, улыбка вовсе не означает размягченности или безвольного благодушия его брата. Кому-кому, а Гермесу были ведомы сила воли и ума Аппло, неизменно приводившие его к непререкаемой и, казалось, легкой победе над любыми противниками в любых спорах и интеллектуальных столкновениях. Без сомнения, в физических – воинских или атлетических – ристалищах Аппло также не было бы равных, пожелай он только участвовать в них. Гермес, бывший с детства большим шутником, навсегда запомнил пару уроков, данных ему в свое время старшим братом, и сила руки Аппло явилась для него наипервейшим авторитетом. Это уже потом, с годами, пришло естественное признание первенства Аппло во всем, что касалось сторон жизни как земной, так и вечной, и восхищение его качествами, казалось, данными ему от рождения. Неназойливо, только собственным примером воспитывали «младшенького» Родам и Апплу. Едва начал он разговаривать, – а произошло это довольно поздно, как у всех атлантских детей, – брали они его с собой по различным делам в поездки по колониям, где встречались со множеством людей, разрешали конфликты – или наоборот, разрубали узел воинским мечом. Впрочем, это присуще было только Родаму: Аппло твердо стоял на том, что разум и его инструмент – язык – даны именно для того, чтобы при помощи них улаживать все споры.

Прав был Аппло, которому были вверены многие человеческие племена для их обучения и духовного продвижения; но прав был и Родам, часто, и даже слишком часто в последнее время отдававший предпочтение мечу в разрешении дел и споров человеческих. Ибо не желали они, человеки, воспринимать то благое и доброе, о чем твердили им боги через своих служителей, но упрямо поворачивали все только на себя, на собственную пользу.

Торопился, предчувствуя сроки, царь Родам. Сомнение, никому не высказываемое, начал ощущать Аппло. Гермес, любивший обоих больше самого себя, метался между ними, пытаясь объединить их действия, – цельто была едина!..

Да, неспокойно было в Атлантиде, хотя немногие ощущали это.

– Ты, как всегда, вовремя, – сказал Гермес и позволил себе несколько забыться: взял крупную белую руку брата в свои, маленькие и смуглые ладони, и слегка сжал ее. Это было непростительным проявлением эмоций, за что в другое время Гермесу бы здорово досталось от непроницаемо сдержанного Аппло.

Но – и это ли не изменение времени и нравов? – тот лишь промолвил:

– Не пойти ли нам куда-нибудь в парк и не посидеть ли, скажем, у водопада? Ведь журчание воды – та же музыка, верно?

И он свободной рукой крепко обнял плечи Гермеса. Так и стояли они, обнявшись, что совсем не было в атлантских правилах, пока не загудел подъемник, сигнализируя о скором появлении новых посетителей.

Братья заговорщически взглянули друг на друга и ступили на винтовую лестницу: оба избегали лишних встреч. Ведь никто еще, кроме Гермеса, не знал, – а кроме Аппло не чувствовал, насколько опасно положение. И дело было не в одной царице Тофане, которая лежала у себя, внизу, по-прежнему бездыханная, но спокойно оставленная всеми для скорейшего восстановления ауры. Это было верное действие, – но верным оно оказалось бы в любом другом случае. Сейчас же на царице, как на удобном и ставшем доступным темном фокусе, сошлись пучком стрелы излучений невидимых врагов. Она сейчас являлась той цитаделью, от падения которой или способности удержаться зависело будущее атлантов.

Царице необходимо было помочь, ибо, коль скоро она сдастся, в этот пролом ринутся воистину неисчислимые полчища вредоносных влияний, заражая все встречное на своем пути, сметая защиту уже ослабевших темным допуском, как в случае самой царицы, аур и нанося неизбежный вред аурам сильным.

Но, как бы тяжело ни было положение Тофаны, а прежде всего думать было необходимо о царе Родаме, о том, как можно было бы в сгустившейся обстановке сохранить пристойное пространственное равновесие, которое бы не нарушило еще больше и без того покачнувшейся гармонии токов, сосредоточенных на нем, как на держателе нитей земной силы.

Гермесу ясно было, что именно царь Родам является настоящей мишенью начавшейся атаки, непревзойденной по мощи всеми бывшими до того нападениями. Теперь предстояло вкратце обрисовать картину Аппло, причем так, чтобы сразу отбить у того охоту к мирному завершению схватки, которая уже развернулась во всю. Поймет ли его Алпло, поэт и светлый мечтатель?

Загородный дворец, место интимного уединения царя Родама и царицы Тофаны, расположен был всего в десяти стадиях от северных ворот Атлантиса, если ехать по внутренней стороне Центрального канала, ведшего в глубь страны. Поместье, одно из трех, принадлежащих лично царю, было небольшим, но на удивление прекрасно спланированным и ухоженным, хотя управлялись со всем только лишь пять человек, постоянно живших при нем: садовник с внуком – помощником лет пятнадцати, повар, привратник и домоправитель, которого царь, нарушая некие традиции, утвердил в этой высокой должности, хотя в его происхождении не было и намека на наличие атлантской крови. Рутул, так звали дворецкого, платил своему венценосному шефу за доверие – дотошной честностью в расчетах и преданностью, которая не рассуждает, – словом, это был человек, способный воспринимать лучшее из всего спектра предлагаемых атлантами качеств, и на него царь имел, как было заметно кое-кому, некоторые виды.

Царская чета бывала в своем красивом имении лишь наездами, и поэтому Рутул не держал постоянного штата прислуги. По надобности он приглашал двух-трех женщин из соседнего селения для уборки помещений, – остальные приезжали вместе с царем и царицей: непосредственно прислуживать богоравным имели право только атланты.

Имение, которое называлось Э-ден, жилище бога, можно было бы воспринять как Атлантиду в миниатюре. Дворец, крохотная копия столичной Цитадели, располагался на островке посередине круглого озера и был окружен парком, где росли самые диковинные растения, цветы и деревья со всего света. Вокруг, насколько окинет глаз, лежали возделываемые плодоносные поля, разграниченные фруктовыми деревьями и виноградниками, на которых трудились поселяне, – ибо рабов на Посейдонисе не любили и священную землю их рукам никогда не доверяли. Собственно, рабами здесь были те, кто сами себя почитали таковыми, добровольно приезжая – приплывая – на Посейдонис ради возможности жить в сказочных, по сравнению со странами всего мира, условиях. Что ж, они допускались на Посейдонис, но не к истинной жизни его. Жизнь эта, как бы отделенная от них невидимым, но непроницаемым стеклом (вроде того, каким ограждали в зверинце Атлантиса диких или просто необычных зверей) , протекала мимо этих несчастных, и туда, вовнутрь, хода не было. Потому что превыше всего – не только сами атланты, но, вслед за ними, и человеческое население страны – ценили собственную свободу, самостоятельность внутреннего сознания или духа. Для атлантов это являлось врожденным, естественным положением, которое не требовало убеждений и разъяснений; человеки же, в силу своей природы склонные к усиленному копированию чужих действий (особенно, если это действия сильных сознаний), безоговорочно воспринимали установления, шедшие от самих богов.