Владимир Гайсинский - Путь в никуда

Экзамены Жека сдал неважно, две «тройки» по физике и математике не компенсировала «пятерка» за сочинение, и в лучшем случае ему светило место на вечернем отделении, вот почему он набрался наглости и пошел в райком, чтобы встретиться с Савельевой. По дороге он купил цветы и заявился на встречу к инструктору с жалобой на этих самых Шмуклеров, которые сдали вступительные на «четыре» и «пять» и отодвинули его хотя и не местного, но все же русского, не дав поступить на дневное отделение. Савельева, приняв цветы, заулыбалась и обещала разобраться, успокоив Жеку. Короче, все лето Жека провел в волнении, а в начале августа, в день, когда должны были повесить списки поступивших, отправился в институт. Летняя жара, девчонки в коротких белых платьях с маняще привлекательными голыми плечами и лодыжками, мальчишки в белых рубашках с короткими рукавами, поигрывающие накачанными бицепсами. Толпа во дворе института – не протолкнуться. Многие пришли с родителями, все ходят озабоченные. Пацаны дымили, как заправские курильщики, девчонки пили воду, вздрагивая от каждого оклика. Наконец, из дверей парадного входа появилась секретарь института с помощниками, и они стали развешивать списки поступивших на досках объявлений. Списков было много, досок для объявлений тоже, все списки вывешивались согласно факультетам и группам. Толпа устремилась к спискам, кто-то радостно восклицал и прыгал от счастья, кто-то откровенно утирал слезы, кто-то усиленно продолжал искать свою фамилию в списках, тайно надеясь на ошибку в секретариате. Жека неспешно подошел к доске, где должна была быть его фамилия…

В самом конце списка Жека увидел свою фамилию, она была ярче всех остальных и, если внимательно присмотреться, была напечатана на месте какой-то стертой и вымаранной фамилии. «Наверное, Шмуклер, – не без злорадства подумал Жека, – а пойду и проверю, ведь списки вечерников тоже повесили». Он подошел к доске. Да, так и есть, здесь тоже фамилия Шмуклер ярче всех остальных. Он взглянул на смуглого парня с кудрявой черной головой и грустными глазами и радостно улыбнулся ему. Тот, видно, что-то понял, отвернулся и молча побрел из институтского двора.

Студентом Жека был плохим, и если бы кто-нибудь объективно оценивал его инженерные знания, он был бы главным кандидатом на вылет из института после первого учебного семестра. Начав учиться в институте, он и сам понимал, что полез не в свои сани, но теперь, чтобы не вылететь из института, надо было найти что-то такое, что бы дало возможность удержаться в нем. Этим спасительным поплавком стала общественная деятельность, которой активно способствовала инструктор Савельева. За короткое время Жека стал комсоргом группы и членом бюро комсомола на факультете. Он активно писал статьи в общеинститутскую газету и активно распространял среди своих товарищей и сокурсников общепартийные и комсомольские пропагандистские издания. Завертела, закрутила Жеку общественная работа, все реже и реже отмечалось его присутствие на лекциях и семинарах. Очнулся он только пред самой сессией, очнулся и понял, что является одним из первых кандидатов на вылет. Нет, не потому, что ему не поставят хорошие и даже очень хорошие оценки за сессию, с этим было все в порядке, и его покровитель Савельева и секретарь комсомольской организации института уже позаботились об этом, но был на факультете один принципиальный профессор Лившиц. Этот так прямо и заявил, что добьется исключения наглого прогульщика и бездельника Жеки из института. «Вы что, хотите держать этого малограмотного, да к тому же ничего не учащего деятеля до конца, да еще и вручить ему диплом инженера? Да никогда!». И как ни уговаривали его самые высокие чины, этот жид не шел ни на какой компромисс. Дело дошло до ректора института, тот вызвал Лившица к себе, долго с ним беседовал и как раз в тот день, когда Жека должен был сдавать ему экзамен, заболел. Экзамен принимал ассистент профессора, какой-то узбек. Тот только глянул в зачетку Жеки, вывел «хорошо», расписался и вернул зачетку, а Жека, выйдя из аудитории к уже поджидавшему его секретарю комитета комсомола факультета, получил срочное и ответственное задание по подготовке к компании по сбору хлопка и оказанию помощи труженикам села.

Активно призывая к оказанию помощи труженикам села, Жека сам не мок под дождем на полях сражений за урожай, не мерз в сырых бараках, где размещали студентов, не пил арычную воду и не болел гриппом и дизентерией. Он наезжал на участки, где мучились его товарищи, собирал сведения за месяц и уезжал с этими бумагами рапортовать в райком, горком и ЦК комсомола республики. Сдобренный цитатами из партийных съездов и пленумов, подкрепленный цифрами сводок, отчет ложился на стол старших товарищей по коммунистическому цеху, те, одобрительно цокая языками, докладывали о достижениях в Москву, а Жека с чувством выполненного долга снова наслаждался свободой и ничего неделаньем. Иногда он забегал в актовый зал, следил, как проходят репетиции самодеятельности, иногда в редакцию студенческой газеты, где должна была появиться его статья. Чаще всего Жека появлялся в райкоме у Савельевой, там он докладывал ей не газетные выкладки, не победоносные достижения и цифры, там он рассказывал ей о недовольствах и настроениях в студенческой среде. Тогда он докладывал ей о тех, кто не желал ехать на сбор хлопка и добывал фальшивую справку от врача, о нежелающих участвовать в стройотрядах, о тех, кто неохотно подписывался на партийные и комсомольские периодические издания и прочее, прочее. После этого студенты, названные Жекой, переставали получать стипендию, заваливали сессию, а то и вовсе отчислялись из института. Зато сам Жека упорно лез вверх, становясь секретарем комсомольского бюро факультета, членом бюро комсомола института, заместителем секретаря комитета комсомола института, получая грамоты и награды за активное участие в общественной жизни института.

«Комсомольцы ударным трудом, успешной учебой встретили мудрые решения партии и его выдающегося руководителя дорогого Леонида Ильича Брежнева. Мы в едином порыве, целеустремленно, с нарастающим энтузиазмом… – слова лились, как из рога изобилия. Жаль только, что изобилия не было, жить становилось все труднее и труднее. – Все вместе, не боясь трудностей, выполним и перевыполним, построим, соберем, это ли не главная задача студенческой молодежи?»

Однажды написанное под диктовку Савельевой выступление годилось на все случаи жизни. Надо было только изменить то, чему посвящалось это выступление: в едином порыве встретим мудрые решения XXIII, XXIV съезда партии или октябрьского, декабрьского Пленума ЦК КПСС, ударной учебой отметим день рождения великого Ленина или День международной солидарности трудящихся и т. д., и т. п. Все это произносилось с комсомольским задором в голосе, дабы зажечь сердца тех, кто отправится покорять сибирские непроходимые болота и валить лес в тайге, строить БАМ; кто, по три месяца живя в бараках и ловя вшей на немытом теле, будет помогать собирать урожаи хлопка, строить коровники и курятники, радуя сельских бездельников дармовой рабочей силой. И весь этот бред словоблудия несли в массы активные партийные и комсомольские пропагандисты, такие, как Жека, которые в конечном итоге сами никуда не ехали, не собирали и не строили. В их задачу входило собирать информацию об «ударном труде» и передавать эту информацию в комитет комсомола организации, те передавали информацию в районные организации комсомола и партии, а те в городские, и так по ступенькам на самый верх. Иногда там, наверху, были недовольны цифрами, и тогда сверху поступала директива типа ускорить, повысить, увеличить. Тогда Жека ехал на объект ударной стройки или на сбор урожая, ну, на день, максимум на два. Там он вновь произносил зажигательную речь, хватаясь за лопату или усердно собирая полмешка хлопка, а потом уходил с начальником в его управленческий вагончик, доставал из портфеля бутылку коньяка и закуску и назавтра вез новую информацию с новыми цифрами, где было уже ускорение, повышение и увеличение. Начальство было довольно, цифры показателей резко устремлялись вверх, процентовки закрывались с перевыполнением, следовательно, и Жека не был внакладе, с лихвой окупая средства, потраченные на коньяк. И еще, вращаясь в кругах руководства, он видел их угодничество, их лебезение, их двуличие и прочую закулисную возню, от которой исходил такой смрад, как будто все они были хорошо вымаранными в дерьме, аккуратно прикрываемом красивыми и ничего незначащими словами и партийной корочкой. Иногда Жеке становилось смертельно тошно выносить все это, хотелось все бросить и уехать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы не видеть постоянно улыбающуюся и дающую наставления, одно нелепее другого, Савельеву, ректора и декана факультета, сладко попивающих чаи на празднике, устроенном по случаю обрезания у младшего сына декана.