Татьяна Чурус - Баушкины сказки. Сборник рассказов

А ц ы ган, Боян-т, кады робятенка скрал (а тот, слышь, и не вспикнул, и не взбрыкнул – ц ы ган и довольнёшенек: чует породу-то, не гляди что дитё малое, неразумное!), – так он сейчас, Боян самый, на коня доброго, потому ц ы ган без коня нешто ц ы ган – одно прозвание: порода у их такова, таков закон.

«От на коня – д» и завихрился, толь рубашечка мелькнула алая каким ровно заревом. Уж он скакал-скакал, скакал-скакал, покуд’ва коня в мыло и не загнал доброго, а робятенку хушь бы хны, завей горе веревочкой, знай собе, посыпохивает. А толь цыган-т промеж тем и пристал к табору ихному – и сейчас к отцу (д» не к отцу Онуфрию-т – к своёму отцу р о дному, потому сам он ц ы ган, эт» Боян-т, и отец его ц ы ган, а к а ко же, потому порода-т одна). А ц ы ган-отец и сказ’вает сыну-ц ы гану, Бояну-т с а мому, по-ихнаму сказ’вает, по-цыг а ньему, пес толь и разберет: ну что, мол, с ы нку, Боянушко, привез, мол, унучк а -т свому дедушку, то ись ему самому, ц ы гану-т старому. Потому удумал помирать на тот свет (у их, у ц ы ганов, сказ’вают, порода такова: чуют смертушку-т, кады она ишшо толь заприметила котор’ва забрать к упокойничкам), д» надоть ему хушь одним глазком поглядеть на унучк а диковинного, потому слух о ём дошел и до ц ы ганов. А Боян: а к а ко же, мол, батюшко (у их, у ц ы ганов, порода такова: что отец сказал, но не Онуфрий-отец, ихнай отец, – то ровно прописано, – не то что у наших у иродов, а ишшо православные: ник о го почтения к родителям!). А отец, цыган-то: ну каж и тады унучк а -т. Боян и казал.

И что ты думаешь, пелену сняли с робятенка-то дикованного, – а там, под пеленой-т, ун у чка – не ун у к. Родимые матушки! Цыган-отец испужался, ин пузо крестить кинулся. А цыганка с ими стояла старая: не горюй, мол, отец, г’рит, гадать д» плясать на ярманках ей выучим, д» кольцы в ушах золотые нашивать, д» грудями трясти в монистах, д» ишшо обряжаться в юбки пышные. У их, у ц ы ганов, девки-т обрядются в кольцы д» с монистами, и сейчас пошли гадать по руке д» плясать, д» орать дурным голосом, а парни-т, ц ы ганы, почитай что все на гитаре звякают д» коней крадут – потому порода у их такова, таков закон – никуды не кинешься! А ишшо, сказ’вают, люд я м морочат головы омманами, потому уж что дошлый народишко, ц ы ганы-т, д» порчь наводят православным, так сказ’вают. Д» слышь, иной православный, прости Господи, такой порчь наведет, по вси дни не отмоешься…

А толь и спраш’вает ц ы ган-отец сына свов о непутного Боянушка (эт» ж видано ль, ц ы ган, и не выведал, к о го скрал, эт» ж люди засмеют, то ись иные-т ц ы ганы): а как ей звать-величать, девчонку-то, как ей, мол, прозывала сама матерь, Анисья-то? А Боян, что баран на новы ворот а , и ощерился: а и знать не знаю и ведать, мол, не ведаю, потому ни раз а не сл ы хивал. Э-эх, горе горькое отцу-т, ц ы гану-т: выкормил старый на свою-т голову, науке цыганьей выучил! А цыганка: а пущай, мол, и прозывается Анисьею, потому память будет о матери. Так и порешили: обрядили Анисью махонькую в платьи пестрые, прокололи уши ей д» сережкими сдобрили что кольцами, а заместо гремушки, эт» чтоб дитё тешилось, бубен ей в ручонку сунули, потому у их, у ц ы ганов, дет я м бубенцы больно ндравятся…

А что Прохор-то, что Семеныч-то? Пустое: не догнал Прошка ц ы гана-т, прощелыга ты, потому у их, у ц ы ганов, конь-т что на крыле несет, а у Прошки худая лошедь, лядащая, куды как на ей за ветром-т угонишься? «От погоревал Прохор д» делать неча – подался на заработок… «От подался д», сказ’вают, идей-то и сгинул: ни слуху, ни духу, ровно и не было на белом свете Прохора-т Семеныча…

А Анисья что: повыла чуток, поубивалася, волосья на собе подёргала, – всё как у людей, – д» сызнова и заневестилась, потому Павлуша-т, кады прознал про горюшко ейно горькое, уж больно утешил ей, сказ’вают, Анисью, вдовицу-то: понесла от его, и семи дён не минуло, как залёг Павлуша в постелю ишшо теплую Прошкину-т… Там Никитишна что запричит’вала: мол, и ты вдовая, и я, мол, вдовая, мол, отдай ты мене за ради Христа Павлушу, дружка милого, потому жизня без его постылая, точно дерюжка чёренная. А Анисья завей горе веревочкой: и бровь не ведет, потому полюбовничает с Павлушей на все четыре стороны. Утеряла весь свой стыд – а там и стыда-т что с гулькин нос – д» сыскавать не кинулась, ровнешенько поповырастет сызнова-т.

А опосл я уж, кады пузо полезло на лоб, венцом и прикрылася, спасибо, Павлуша взял, другой бы завил горе веревочкой. Отец Онуфрий, сказ’вают, сам венчает – а куды кинешься, нешто нехристь плодить! – д» сам в бородищу и сплев’вает, благо, там бородища, что помело, большущая, сивая, – потому эд’кий в храме-т срам Божием! И сейчас окрутилися Анисья-т с Павлушею – понародился робятенок у их, д» не диковиннай – простой. Прасков е я, эт» та Прасков е я-т, что шерсть шерстит, матерь Павлушина, а нонече свекровь Анисьина (про ту Прасков е ю-т, про брюхатую, и сказ’вать неча… а толь всё одно сказ’вают, разбрюхателась, Прасков е я-т та, д» робятенок вышел – хушь с заду, хушь с лица – Митрей Митреем, эт» дядь Коли-т сын, Гужева; и что ты думаешь, сызнова понесла, а уж от котор’ва, один пес ей и ведает). Так Прасков е я-т, сказ’вают, шерститка-т что, свекровушка Анисьина (другая б ноги ей, Анисье-то, до с у крови выдернула, а эта, спасибо, приветила): слава Богу, г’рит, эт» свекровушка-т, не нуж о н, мол, нам диковиннай, потому от их, от диковинных, маета одна. Я «он, мол, сына поповырастила: эд’кий красав е ц, мол, Павлуша-то, добрый м о лодец, девки по ём ин сохнут с ума (а и приврала, шерститка ты старая, потому не девицы – вдовицы всё более сохли-то), а ник о й, мол, не диковиннай, обнакновеннай, мол. Д» покуд’ва не понародился ейный ун у к – эт» семя-т Павлушино, что в лоне Анисьином позацвело, там понапряла-понаплела черт-те чего для младенчика-т: там и чулки, и распашонки, и одеялки пуховенны. Тот ишшо не понародился, а уж весь в шерсти, что ягн я кой, толь не блеет д» не бьет копытами. А понародился в аккурат на Онуфрия-пустынника, потому и окрестили Онуфрием. Так отец (д» не Павлуша – Онуфрий сам), сказ’вали, кады в купель-т его окунал, робятенка-то Анисьина, ин светился весь, ровно понаелся скоромного д» роток не утер.

Д« толь и Акулина Онуфриевна, отцова-т дочь, окрутилась с Митреем, эт» что сын дядь Коли-т Гужева бесстужего, – всё, как знахарь и сказ’вал. А сам знахарь д» брат его – оба братовья-знахари – с девкими Гужевыми: Устиньей д» с Аксиньею – окрутилися. Д» сказ’вают, опосля, эт» как окрутилися, сейчас и девок – а тады уж, почитай, баб на сносях, потому чреватые, – делу свому знахареву: на собак брехать – выучили. Так, сказ’вают, выучили на свою-то голову, потому за версту чуяли – эт» Устинья д» с Аксиньею – всяч’скую каверзу, что братовья творить удумают, Як’вы Митричи-т: хушь криком кричи! – а как ихно хвамилие, пес толь и разберет, потому и нашёптывают по-собачьему. Потому девок-т Гужевых – Устинью д» с Аксиньею – и прозвали Митревны, а кады сумлевались, которая Митревна-т, удумали «нашу Митревну» (эт» Устинью: наш знахарь ей за собе взял, тут’шний) д» «ту ю Митревну» (эт» Аксинью: с пришлым знахарем окрутилась, с там’шним), а пошто сумлевались: Аксинью-т к мужу р о дному не пущал отец, дядь Коля Гужев сам. На кой, мол, кричит, я ей выкормил-выпоил, коли на край свету с глаз долой? Не бувать тому, покуд’ва отец живой (эт» дядь Коля-т отец, не Онуфрий: больно нужна дядь Коле Гужеву его жизня постылая!)! «От знахарь там’шний к селу-т нашему на шею и пристал что банный лист д», сказ’вают, хату свою продал втридор’га: там жируют по вси дни, одной живой водицы несть – привалило ж счастья некот’рым!