Аркадий Чужой - По ту сторону вымысла. Рассказы, эссе, поэма

Уставшие, нагие, уселись друзья – товарищи подле баньки на скамеечку, подставляя вечернему ветерку распаренные тела свои, пусть, мол, подсушит как следует. Так и сидели они, размякшие, улыбающиеся, долно быть счастливые хоть в этот миг.

В сгустившихся сумерках, из далёкой соседней деревни Савёловки, донеслись до их слуха проникающие в самое сердце звуки колокольного перезвона. К вечерне, наверное.

Спустя некоторое время друзья – товарищи уже сидели за столиком, под яблонькой, здесь же, в Михеевской ограде. Как водится, переодетые в чистое бельё, подтянутые, помолодевшие, будто приготовились к какому – то торжеству. Сидели напротив друг друга, молча, сидели, слушали всё ещё звучащий колокольный перезвон.

– Хорошо – блаженно улыбался Михей.

– Ага… – отозвался Кузьма.

Ну вот наконец отзвучала музыка перезвона, и воцарилась полная тишина, какая бывает только после грозы.

Эти два человека были больше чем друзья, они жизни спасали друг другу на фронте. А потому понимали всё без лишних слов.

Субботний банный день для стариков, это целый ритуал, отшлифованный годами, каждый знал свои действия в следующую минуту, и потому вскоре на столе появилась нехитрая закуска и, само собой их родная самогоночка, но, не коньяк.

Михей приговаривал:– Не, Кузечка, не, лучше твоей горилки, нет ничегошеньки во всём белом свете!

– Правильно, паря, правильно! – откликался живо Кузя. – И закусону, тоже, нетути, лучше чем нашенская, а не ентого, городского, нынешнего. На вид – то оно вроде и скусно, а съешь, как ошпаришься. – посмеивался Кузьма, потирая руки.

Так говорили старички тихонечко так, неторопливо, смакуя каждое слово, с пониманием дела.

– Чё – то на душе моей не покойно ноне, скребёт её голубушку чё – то… – выпустил клуб едкого дыма самосада Михей.

– Да вижу. – вздохнул понимающе Кузя. – Вижу, вижу, паря, вижу.

– Помирать ноне я буду, Кузечка, наверное… Время чую пришло… – буднично как – то проговорил Михей.

– Будя, солдат, будя за упокой – то!.. Ой… Все когда – то помрём, все! А помрём – так схоронят. А покуда живи коль живётся. Богу значится так угодно, коли, живы ишо!.. – хрипло укладывал слова в строчку Кузьма. – Ты вот что, наливай давай, наливай, да тащи эту свою, певунью – то – ободряюще смеясь, не давал киснуть Михею дружок.

– Да давай, слышь – кА, споём что ли нашу, эту… окопную, а?

И конечно вскоре в могучих руках Михея, точно детская игрушка, возникла гармонь, всхлипнув – вздохнув, она пропела проигрыш и полилась песня, тихая, не громкая, сердце теребящая…

Текст песни уж давно закончился, а гармошка всё пела и пела, никак не решаясь оборвать эту ниточку памяти с тем их прошлым. И стопочки – то полные заждались давно, и стол как – то по приуныл, поскучнел, а мужики были где – то там, далеко – далеко, на той их войне.

А утром следующего дня прикатила автолавка! Редчайшее надо сказать явление для деревушки. Да и прибыла как – то – нежданно – негаданно.

Никто, вроде и не ждал… Только стадо коров проводили, только, хлопнув бичом скрылся в облаке пыли пастух, и на тебе – праздник прибыл, автолавка!

Началась тут как обычно в такой ситуации суматоха, суета. Старухи забегали, заблажили… Кто – то почему – то занервничал, кто – то с дурру надел на себя чего получше как ему казалось. Нет были, конечно, и такие как например дед Михеев, никак не реагирующие на это событие – явление.

– Подумашь, тожа мне – первомай какой! – пыхал недовольно цигаркой Михей. – Эге, Кузя! Ты – то куда, дурья твоя голова!? – насмешливо бросил он на перез бегущему другу, фразу – «шлагбаум». – Куда говорю ломишься – то? А, чё забыл тама? – язвительно похохатывал в бороду дед Михей, сидя на своём привычном месте, на завалинке с утра пораньше.

– Ха – ха, Здорово!.. – тормознул на момент Кузя. – Дык это, дык… пензия ж!.. – обливаясь потом, задыхаясь, еле выдавил дружок.

– Ак и чё!? И чё, притащат, поди, куды денутся – то? Бегать ишо, понимаешь ли, кланяться… Щас, тока порты почишу да поглажу! Чё таращишь глазья – то, а? Беги, давай, нарезай, ни то не поспеешь ишо!.. – ворчал Михей себе под ноги, сплёвывая табак с губ.

Но, ежели приглядеться к Михееву получше, то можно увидеть в его поведении некую… нервозность, возбуждённость что ли. А всё дело – то было в том, что ему самому край как надо было в эту самую автолавку! Край! Но, поскольку он был настырной породы человек, поперёшной натурой, терпел, достоинство выдерживал, блюл «карактер», как он сам выражался. Степенничал, не мельтешил. Старик Михеев терпеть не мог, как я уже говорил, суеты. И вот когда у машины уже затолпилась практически вся деревня, вот тебе нате – нарисовался и дедушка Михеев.

А в очереди люди сразу заулыбались, за подмигивали, дескать, «явилси не запылилси». А какая – то старушенция, промямлила:– Ой, пришёл, так становися вона в хвост… А не шастай петухом, не поглядывай бойцом!..

А Михей отмахнувшись от сварливой старухи – балаболки, как от назойливой мухи здоровенной своей ручищей, сквозь зубы сцедил:– В хвосте – то дрёпа, а я не к ней притопал!.. У меня, понимаешь ли, дело к первому лицу, к водителю – молодцу!.. – И, показав спину очереди, раскинув руки, улыбаясь, приветствовал шофёра:– Здорово были, Гришутка! Хох- ха… Как поживам – могём? Каким ветром вас надуло, к нам повернуло? Не ждамши как – то… – сыпал вопросики – прибауточки Михей, отводя Гришу в сторонку. Отойдя, в полголоса продолжил, – Я это, слышь – кА… Дело тута до тебя… – смущаясь, шептал старик.

Гриша – водитель автолавки, поздоровавшись, с дедом, понимающе кивнул, мол, надо так надо. – Чё, дедуль, без очереди, что ли захотел? – хохотнул парень, – или чё?..

– Да пошто без очереди – то, нет. Нет, брат, ты ж знаешь, я не из таковских. Тут другое, паря. Понимаешь ли ты, – теребил бороду старик, – Тока, это… что бы по тихому… что б никому мне!.. Не то уважать перестану! – подыскивал подходящие слова Михеев.

– Да я понял, дед. – миролюбиво улыбался Гриша. – Ну?..

– Ну, лапти гну! Ты скажи – кА мне, материалу какого привёз, чи шо? – неожиданно поинтересовался дед.

– Вот чё, костюм что ли надумал шить? – рассмеялся шофёр.

– Ага, надумал… для гроба. – мрачно пошутил Михей.