Сергей Дубянский - Плацебо

– Сегодня, – отец подошёл ближе, – ты начинаешь новую жизнь.

– В смысле?.. – Лена испуганно скосила взгляд на ремень, – надеюсь, ты не собираешься побить меня?

– А ничего другого не остаётся, – расстегнув «молнию», отец стянул бриджи до колен.

Поверить в происходящий абсурд Лена не могла. Громко ругаясь, она попыталась брыкаться, но бриджи сильно мешали, а петля больно врезалась в запястья. Хотя сознание продолжало бунтовать, физически она ничего не могла сделать, а когда человек ощущает своё бессилие, в него даже быстрее, чем за пять минут, возвращается ребёнок, и Лена захныкала, как маленькая.

– Пап, ну, не надо… пожалуйста… я все поняла…

– Ничего ты не поняла, если материшься тут, как сапожник. Нет, Леночка, в своё время распустили мы тебя и придётся навёрстывать упущенное, – отец подтянул вверх без того узенькие трусики, полностью оголив необходимую для воспитательного процесса часть тела.

Первый удар Лена вытерпела, задохнувшись от неожиданности; второй – сморщившись и сильно прикусив губу, однако тут же последовал третий, четвёртый… Дальше она не считала, потому что к ягодицам, с равными интервалами, будто прикладывали раскалённое железо. Елозя животом по столу в тщетных попытках увернуться, она сначала просто визжала, потом стала просить прощения, но результатов ничто не принесло. Только когда ягодицы обрели ровный малиновый цвет, а сама Лена, израсходовав годовой запас слез, жалобно скулила, вздрагивая под очередным ударом, отец сделал паузу.

– А конкретного ты мне ничего не скажешь?

Но на тот момент в её сознании жила лишь одна мысль – когда этот ужас закончится, и поскольку вразумительного ответа не последовало, ремень снова взялся за дело. Мысли заметались в поисках уникальных слов, способных прекратить экзекуцию, и с нескольких попыток таковые нашлись:

– Я!.. Честное слово!.. Я больше не буду!.. Себя так вести!

– Вот, видишь, – бросив ремень на диван, отец отвязал Лену, – выходит, проблемы, о которых мы без толку говорили годами, легко решаются за какие-то полчаса. А теперь, марш в угол! Ещё раз всё хорошенько обдумай и без истерик подведём итоги.

Формально Лена была свободна, но ремень лежал слишком близко, чтоб ослушаться. Давясь слезами, она переступила упавшие на пол бриджи и закрыв руками лицо, отвернулась к стене, где та соприкасалась со шкафом. В далёком детстве ей как-то пришлось стоять в углу, но только сейчас она поняла – тогда было не наказание, а так, игра в строгость.

Из сумочки раздалась знакомая мелодия, однако отец сам бесцеремонно достал Ленин телефон; на экране возникло симпатичное фото улыбающейся брюнетки.

– Кто это, блин? – удивилась Вика, – Лену можно услышать?

– Можно, – отец развернул трубку, – услышала?

– Она чего там, плачет? – догадалась Вика, – что случилось?

– Вик, да ничего особенного. Получила, вот, ремня и стоит в углу, обдумывает своё поведение.

– Чего, правда? Да ну, вы прикалываетесь.

– Позвони позже. Она сама расскажет.

– Пап!.. – Лена зарыдала громче и уже больше не от боли, а от стыда, – зачем ты сказал?..

– Но это ж правда. К тому же, тебе надо формулировать, как жить дальше, а тебя волнует всякая ерунда.

Бросив телефон, отец вышел. Лена тут же приложила ладони к ягодицам – всегда нежные и гладкие, они покрылись, то ли буграми, то ли рубцами, и пылали огнём. …Во, блин, попала! И Вика ещё знает… позорище! В детстве ни разу не бил, а тут в девятнадцать лет… додумался, сука!..

Когда отец заглянул снова, Лена уже не рыдала, а тихонько всхлипывала, но продолжала послушно стоять, уткнувшись в угол под метровой нитью паутины (уборку она целый месяц переносила «на завтра»).

– Выходи, – отец присел возле стола.

Лена боялась сесть даже на мягкий диван, поэтому остановилась посреди комнаты, опустив голову и тоскливо разглядывая топик с гордым призывом «Готова любить!», колечко пирсинга, притаившееся в пупке, сексуальный треугольник трусиков, из-под которого совсем некстати выбилась пара курчавых волосков. В сложившейся ситуации все это выглядело нелепо, ибо являлось атрибутами жизни, до которой она, как выяснилось, ещё не доросла.

– Итак, разберём, что должно включать в себя понятие «я больше не буду себя так вести». Курить ты бросаешь. Так?

– Да… – Лена не представляла свой имидж без сигареты, но в её положении другие ответы просто не рассматривались.

– Гуляешь ты столько, сколько тебе разрешат. То есть, если сказано быть в одиннадцать, значит, ровно в одиннадцать ты должна стоять здесь, и никак не иначе.

– А вдруг маршрутка сломается?.. – Лена попыталась сохранить хоть крошечную частицу прежней свободы, но отец в миг рассеял глупые надежды:

– Ты, действительно, не понимаешь или прикидываешься? Сломавшаяся маршрутка, потерянные ключи, пожар, наводнение, роды у подруги… что там ещё ты можешь придумать?.. Ну, естественно, разрядившийся мобильник, отсутствие сигнала… короче, никакие домашние заготовки больше не работают. Существует единственная схема: хоть на пять минут опаздываешь, можешь ничего не объяснять – снимаешь штаны и получаешь ремня. Ещё вопросы есть?

Лена была в полном смятении и отрицательно мотнула головой – какие вопросы при таких ответах?

– Отлично. Следующий пункт – согласен, иногда в компании приходится выпивать, чтоб не выглядеть белой вороной, но если ты опять явишься такой, как позавчера…

– Не явлюсь.

– Ладно, проверим. И последнее: слушаешься ты с первого раза – без хамства, без мата. И повторяю – сегодняшняя акция не разовая; пороть буду за малейшее нарушение дисциплины.

– Пап, так нельзя! – Лена подняла полные слез глаза, но снова говорить про взрослость уже не посмела.

– А в чем проблема? – удивился отец совершенно искренне, – мы сейчас определили проступки, за которые ты будешь наказана. Вот, не совершай их, и все. Если продержишься до Нового года, соберёмся с мамой и решим, можно ли, в качестве новогоднего подарка, снова стать тебе самостоятельной или ещё рано. А пока, он, – отец указал на ремень, – будет оценивать каждый твой поступок. Тебе всё ясно?

– Да.

– Тогда повтори, что тебе ясно, иначе начнётся – я это не обещала, мы так не договаривались. Что я, не знаю тебя?

– Ну, пап… – повторять вслух приговор самой себе не поворачивался язык, но отец так красноречиво покосился на диван, что Лена тяжело вздохнула, – если я буду плохо себя вести… ну, там, курить, приходить пьяной, не ночевать…

– Стоп! Что за «не ночевать»? Мы, кажется, говорили, если ты опоздаешь хоть на пять минут! И почему все в неопределённой форме – «курить», «приходить»? Каждый раз, когда я закурю или приду пьяной… Давай сначала.

– Каждый раз, когда я закурю, приду пьяной, опоздаю…