Юрий Шинкаренко - На дне сыроежки ломаются. «Картинки» с подростками

Слегонца мороз. Лёгкий серый свет. Как утром в зиму. Добежали до какой-то многоэтажки, и я вдруг понимаю, куда устроился работать! В кооператив рэкетиров! Я – самый младший в банде!

Вдруг раздаются выстрелы. Кот падает за «девятку», припаркованную к дому. Я тоже валюсь за машину. В руке у Кота пистолет. Он отползает к капоту и начинает отстреливаться.

Я приподнимаюсь и смотрю сквозь стёкла «жиги» – они в одном месте не замёрзли. В этот незамёрзший пятачок вижу, что на балконе стоит четверо парней. Лица у них неживые, как у киборгов. Они из пистолета поливают огнём площадку перед домом. Вдруг один из «киборгов» смотрит на меня. Наши взгляды встречаются. Парень с балкона поворачивается к своему другу, шевелит губами.

У меня внутри расползается чувство страха. Я отваливаю от оконца, и оно вдруг сразу разлетается под пулей. Другая пуля проходит сквозь правое плечо Кота. Кот падает. Я ползу к нему, решив забрать его пистолет, и проклинаю своего командира, который не выдал мне оружия и ничего не объяснил. Тянусь к пистолету Кота. Но Кот вдруг поднимается, орёт: «Хватай обрез и две обоймы патронов!».

Я пытаюсь объяснить, что я новичок, что оружия у меня нету. Кот не слушает. Начинает трясти правой, раненой рукой. Я думаю, что это припадок, но из рукава высовывается обрез. Я его выхватываю. Передергиваю затвор, который очень необычен. Во-первых, он над цевьём. Во-вторых, весь состоит из каких-то пружинок. Заряжаю обрез. И выбросив ствол на крышу машины, стреляю. А сам не высовываюсь – наблюдение веду сквозь разбитые стёкла «жиги»…

Вот такой сон. Когда у Димы Ч. через перевал времени заноют раны, нанесённые нынешней реальностью, он, я думаю, припомнит этот сон. И увидит в нём новый надрывно-болезненный смысл.

О смерче в те дни говорили постоянно.

Шёл август 1991 года. Над Туапсе только что пронёсся разрушительный вихрь. Морская вода, поднятая в воздух смертельной воронкой, рухнула на город, на окрестные селения.

Подростки, которые собрались во Всероссийском юношеском центре на юнкоровскую смену, следы стихийного бедствия видели во всём их отвратительном величии. Полоса кавказского побережья была усеяна поваленным и снесённым с гор лесом. В воде, на лазурных волнах, колыхались остатки жилых строений, разбитая в щепки мебель, изредка – туши поросят. И яблоки, яблоки, яблоки – нелепая замена медузам.

Вместо обычных страшилок ребята-«юнкоры» рассказывали по ночам правдоподобные истории о старых гробах, выбитых силой стихии из горных кладбищ и ласкаемых теперь прибойными волнами:

«Вышел я ночью на пляж, зашёл по колено в море, а тут навстречу медленно-медленно подплывает…».

Но потом ночных сказителей как отрезало от этих рассказов! Потому что группа мальчишек и девчонок вернулась из юнкоровской командировки в эпицентр бедствия. Они привезли видеокассеты, диктофоны, где на плёнках было записано горе и смерть, где мальчик рассказывал, как погибли его старшие брат и сестра, где девочка, в вялости спасительного шока, говорила о смерти матери. И стало отчетливо ясно, что прыгающие на волнах яблоки кому-то предназначались , успели для кого-то созреть, но уже никогда не будут согреты чьими-то ладонями.

Шли дни, расчищался понемногу пляж. Лагерная жизнь набирала обороты. Юнкоры учились, работали и даже, тайком от санэпидстанции, ворчуньи-санэпидстанции-перестраховщицы, купались в море. По вечерам собирались на открытой веранде и слушали музыку, глядя, как чайки бесшумно дирижируют невидимой скрипкой. А ещё ребята, конечно, спорили! И удивлённый «Орлёнок», привыкший к духовному единству своих питомцев, вбирал-вбирал в себя эти споры. Мой милый романтичный «Орлёнок» с наивностью и мудростью постаревшего и устаревшего педагога слушал новых ребят.

Я тоже слушал. Приглядывался. И, наверное, совру, если скажу, что пытался что-то прогнозировать. Хотя «материал» для прогнозов был редкостный… Ясно угадывалось, что многие из ребят совсем скоро будут определять духовную жизнь России. Кто-то сверкнёт в литературе, кто-то проявится в науке, кто-то в политике… Но мне вовсе не хотелось забивать себе голову тем, как будет выглядеть через недолгие годы российская элита.

Гораздо интереснее было дождаться, например, когда, закончив возню с газетой, выползет из редакционной комнаты Антон Помещиков из пятигорского отряда «Пламя». И очень интересно было НЕ СПРАШИВАТЬ, почему он и его друзья так демонстративно и ревностно расхаживают по лагерю в пионерских галстуках и с комсомольскими значками. Антон рассказывал, как отряд борется за существование; летели во влажный йодистый воздух сухие цифры: в совхозе столько-то заработали, фотоателье принесло такой-то доход, гонораров хватит на столько-то… – и это было информативнее.

Интересно было НЕ ОБРАЩАТЬ внимания, как задирается со всеми компания из Бирска. Хотя «не обращать» зачастую не получалось: та субкультура, которую они «сочиняли», отличалась эпатирующим хамством, нарочитыми сексуальностью и агрессивностью. Они откровенно вызывали всех на бой, на разборки , на пикировки … Иногда казалось, ради того лишь, чтобы приклеить своему оппоненту какую-нибудь кличку… Типа той, что прилепила одному из взрослых консультантов Натка Белюшина: КАРТОФЕЛЬНЫЙ ЭЛЬФ! (Кстати, Ната уже «блеснула»: недавно в одном из осенних номеров «Огонька» появился ее «взрослый» рассказ).

Если Натка была своим человеком в субкультуре, то Тимофей Нестик – во всем мироздании. Как внятно и бережно размышлял он о совести, о гармонии, о закономерностях и случае…

А озорно-легкомысленный москвич Юра Погорелый – останкинская телезвезда – лишь поначалу казался нарциссом, влюблённым в собственную дикцию. Вся дикторская «выдрессированность» его забывалась, стоило ему заговорить о хиппи.

Тень смерча, между тем, не оставляла лагерь.

Синоптики не исключали возможности повтора, и хотя успокаивали, что успеют предупредить заблаговременно, – ребята часто и подолгу вглядывались в неласковые морские горизонты. Пожалуй, только о смерче подростки не спорили. С ним было всё ясно. Каждая новая информация об этом природном уникуме выслушивалась с тревогой. Говорили о нём так, как древние люди – о чудовищном ненасытном божке, не называя имени: Он, просто Он.

Он рождается в грозовых тучах… – и замирали.

Он поднимает массы… – и смотрели на штормовое море.

Он предпочитает двигаться по руслам высохших рек… – и показывали на змеистый овражек, убегающий от столовой в гору.

11 августа 1991 года в «Орлёнке» появилась делегация американских журналистов. В том числе – Билл Келлер из «Нью-Йорк Таймс».