Пофигина Кофеджийска - Всечеловеки и несколько дурак

Нам не лез кусок в горло, хотя бабушка Бойка со своей тарелки подкладывала нам перец. Стойчо ел жадно, шамкая своими противными губами и я, злой и мрачный подросток, сидела и представляла себе, что раздавлю Стойчо, как помойную крысу, мне почему-то казалось, что у Стойчо нет крови, а какая-то зловонная жижа, такая же тухлая, как и его душонка. Я больше не ходила к ним в гости, уперлась своим черным ирокезом и сказала отцу, что я убью Стойчо. Бабушку Бойку я видела часто, когда чичо Наско привозил ее в дом своей жены. Там бабушка Бойка оживала, смеялась и ее глаза снова становились синими. Мой отец и чичо Наско помогали бабушке Бойке деньгами, но деньги куда-то испарялись. Все подозревали, что Стойчо отнимает их у бабушки.

Когда Стойчо умер, его дочери не пришли на похороны. Хоронила Стойчо наша семья, чичо Наско и семья Тонки. Чичо Наско закрыл обваливающийся дом и отдал ключи дочерям Стойчо. Завещание дома Стойчо оформил на них. Мы этого не видели.

Бабушки и чичо Наско давно уже нет. Мне хочется верить, что где-то высоко, в другом мире, они живут в светлом и большом доме, наполненным воздухом и счастливы.

Своего болгарского отца я считаю исключительным человеком и очень его люблю.

В начале века мне пришлось где-то года три проработать учителем русского и английского в техникуме по деревообработке в Бургасе. Мне нужна была хоть какая-нибудь работенка, а в тот техникум меня взяли махом, поскольку в техникуме учителя не задерживались.

Там учились только парни и у этого самого техникума была преотвратительнейшая репутация. Крепкое двухэтажное здание техникума, покрашенное в бледно-желтоватый цвет, вкопанное памятником осиротелому болгарскому образованию, располагалось в криминальном районе города среди крохотных частных домишек, мрачной бургасской тюрьмы с высоченным забором и разбитного цыганского поселка. В техникуме грызли гранит науки юноши из неблагополучных семей, представители национальных меньшинств – турки и ромы, а также все те, кого повыгоняли из других школ города за неуспеваемость и безобразное поведение. В техникуме ученикам предлагалось oбщежитие и в этом самом общежитии учителя должны были вечерами дежурить по графику директора. Директорa, прекраснoго человека и отличного преподавателя, последователя макаренской системы обучения, боялись даже самые отпетые хулиганы нашей школы из-за того, что директор, не церемонясь, мог отвесить такую оплеуху своим воспитанникам, что мама не горюй. Ведь вся эта туфта о том, что трудным подросткам никак нельзя отвешивать oплеухи, втуляется именно теми, кто никогда не входил в класс, где сидят хулиганьe и бандиты, кто волком смотрит на тебя и ждет когда же ты дашь слабинку и побежишь в слезах в учительскую, глотая успокоительное, подавать прошение об увольнении по собственному желанию.

В общем, за время своего учительствования я серьeзно думала, что сбрендю и буду тихонько высаживать цветы в садочке городской психиатрической лечебницы. Деваться мне было некуда, потому что с работой в городе был в то время кошмар, а в техникуме был небольшой, но стабильный заработок и я каждое утро соскребала себя с кровати, надевала строгий брючной костюм, об острые манжеты которого мог порезаться случайный наблюдатель и шла в бой, ну то есть волочилась в техникум преподавать. Строгий брючной костюм, о манжеты которого мог порезаться случайный наблюдатель, я оставила почти сразу и носила на работу джинсы, рубашку свободного кроя в клетку и грубые ботинки военного фасона. Директору, как и мне, тоже некуда было деваться, поскольку в техникуме этом была страшная текучка кадров, потому мой боевой внешний вид мне сходил с рук. Когда я впервые увидела своих учеников я сразу вспомнила об ашхабадской Хитровке, где самые большие ценности – непреклонный характер, авторитет и смелость – были разменной монетой. Характер у меня был всегда. С таким характером я, конечно, могла бы быть и по красивее, но что поделать. Смелость? После ашхабадского переезда меня навряд ли что могло бы напугать. Aвторитет? Авторитет нужно было заслужить. Я должна была стать вожаком стаи и не имела права на промах. Но, какие к чертям собачьим склонения и спряжения русского и продолжительное настоящее время английского, когда половина класса плохо говорит по-болгарски?! У шпаны не было денег на учебники и нам пришлось собирать по копейкам, чтобы купить эти треклятые учебники хотя бы по одному учебнику на парту.

На моих уроках с дисциплиной проблем не было. Как впрочем, и с английским. Я объяснила ученикам, что с их специальностью в той же Великобритании они могут заработать неплохие деньги. Оболтусы стали азартно учить aнглийский, а посещаемость стала стопроцентной. Но, с русским ни черта не получалось. Все приходили на мои уроки, вероятно, больше из уважения ко мне, тихо сидели, смотрели в окно, спали, медитировали, рисовали, списывали друг у друга и в общем, существовали отдельно от меня и моего урока. Я поняла, что нужно срочно что-то предпринять и чему-то их научить.

Однажды я взбесилась от такого чудовищного игнорирования великого могучего и говорю одному из обалдуев: «Вот ты (имя), давай вставай! Представь, ты приехал в Новосибирск». Почему я выбрала Новосибирск до сих пор не знаю, я никогда там не была. «Температура воздуха минус тридцать градусов. У тебя огромный тяжелый чемодан и ты нашел с грехом пополам гостиницу. Я – администратор и не говорю по-болгарски. Давай, заказывай номер, а то от холода и голода помрешь!» То, что все обалдели, включая «незадачливого туриста» – не сказать ничего. Но «турист» с тяжелым чемоданом, быстрeнько оправился от шока и мне говорит: «Здравствуйте, девушка! Do you speak English?» И знаете, заказал, чертяка, номер, на двух языках одновременно. Оболтусам это все так понравилось, что мне приходилось постоянно что-то придумывать. То я их на дискотеку закину, то в ресторан, то на мебельную фабрику, то в магазин какой. Об учебнике пришлось забыть.

И еще помню один знаменательный случай. Был у меня ученик. Турок, по имени Мехмед. Парню было очень трудно. Он плохо говорил по-болгарски. У него умерла мать, а отец был алкоголиком. Жил Мехмед в общежитии. Парнишка стал пропускать уроки и я никак не могла его поймать чтобы как-то хоть трояк завертеть. В общем, в конце учебного года он должен был явиться на экзамен по английскому и по многим другим предметам. Пришел, значит, сел и я ему говорю: «Послушай меня очень внимательно, Мехмед. Вот тебе две темы. Ты пиши, а я пойду вниз во двор пить кофе. Там буду пить кофе полчаса. Ты не беспокойся, сюда никто не зайдет. А ты спокойно пиши. Ты все понял?» Мехмед понял и говорит: «Добре, госпожо» (Хорошо, значит, а «госпожо» – такое обращение к учительнице по-болгарски.) Написал Мехмед все что нужно. Поставила я ему трояк, перекрестила и пожелала ему всего хорошего.