Геннадий Смирнов - Российский бутерброд

Дверь бесшумно отворилась и, в небольшой зал без окон, вошёл человек абсолютно неприметной наружности, полностью усреднённый как по возрасту, так и по всему остальному. Костюм на его средней фигуре сидел так же неопределённо: и не хорошо, и не плохо, а просто был одет. Может быть, если бы вошедший был вообще без костюма, то это трудно было бы заметить.

Он положил на кафедру чёрную кожаную папку и, обращаясь к аудитории, как-то не к месту весело произнёс: «Ну что, чёрная сотня?» В зале послышалась возня, покашливание и еле различимый шёпот, сопровождаемый недоумёнными, но выразительными взглядами присутствующих типа: «Он что, вообще с Урала? Кого он черносотенцами называет? Это нас, что ли, лучших из кадрового резерва? Он, что, вообще нюх потерял?»

Средний человек с удовлетворением наблюдал за поведением сидящих в зале. Открыл папку и что-то помечал в находившихся там бумагах, периодически поглядывая в аудиторию. Когда волнения почти улеглись, он нарочито громко захлопнул папку, тем самым призывая к порядку, и неопределённо улыбаясь, с некоторой степенью укоризны произнёс:

– Ну что же вы, господа, так разволновались из-за какого-то пустяка. Так ведь можно все хорошие впечатления о себе испортить в один момент. Я понимаю, что, оказавшись в кадровом резерве, вы поверили в некоторую свою исключительность. В определённых кругах вас действительно считают чем-то особенным, перспективными управленцами и тому подобное, но всё в мире относительно. После этих слов в зале наступила такая тишина, что стало слышно тиканье всех имевшихся там наручных часов. Удовлетворившись эффектом сказанного, усреднённый мужчина, уже более серьёзно приступил к запланированной речи.

– Итак, став членами первой президентской сотни, вы одновременно согласились с определёнными условиями пребывания в ней, включая некоторые ограничения ваших прав и свобод, в чём вы все, здесь присутствующие, добровольно расписались. Для убедительности он потряс в воздухе чёрной папкой. Со стороны это выглядело как: «все вы у меня вот где!» Убедившись, что возражений нет, он продолжил. – Я полагаю, вы обратили внимание, что сегодня вас здесь гораздо меньше, чем сто человек. Это потому, что вы в наибольшей степени подходите для участия в одной очень важной специальной программе. Главным образом это касается ваших психологических особенностей и основных черт характеров. Сейчас я вас ознакомлю, в общем, и в части вас касающейся, с проектом, в котором вам всем придётся принять участие. Никакие возражения и сомнения не принимаются, ибо, придя сюда, вы должны были оставить их за дверью. Прежде, чем ознакомиться с тем, о чём я говорил выше, вам необходимо дать письменное согласие, которое укладывается в рамки известных вам ограничений, однако таковы правила. Каждому из вас присвоен псевдоним, состоящий из имени и отчества, запомните его хорошенько. Он указан в документе, который вы сейчас получите и подпишите. Не бойтесь слов «инъекция» и «погружение в соответствующую среду». Ни то, ни другое не принесут вреда вашему драгоценному здоровью, оно ещё понадобится Родине, – не удержавшись, ехидно улыбнулся средний человек. И уже серьёзно, – сейчас с каждым из вас персонально займутся наши специалисты. Честно говоря, я вам даже в чём-то завидую. Вы побываете в таком мире, о котором не только простые обыватели, но вы сами можете только мечтать. Всё, до свидания. Программа началась. Мужчина незамедлительно покинул зал, оставив присутствующих в молчаливом недоумении. На смену ему в помещение стали входить люди в белых халатах, вызывавшие по псевдонимам онемевших «гениев» и уводившие их в неизвестном направлении.

– Ну как в городе дела?

– Да нормально вроде всё. Вот снег продолжаем убирать, даже на газонах его рыхлим, чтобы растаял поскорей. Дороги после зимы ремонтируем, а то уже скоро и гости заморские на праздник собираться начнут. Кстати, осмелюсь спросить, много ли их будет. Вы же, вроде, никого не приглашали.

– Будут, будут. Об этом-то я и хотел поговорить, а не о снеге с дорогами. Как насчёт убранства города дела обстоят?

– Ну, как… как обычно: автобусы флажками разукрасим, ленточки раздадим, плакаты тематические развесим, картинки там, соответствующие.

– Какие плакаты?

– Ну, эти… с этим…

– Да ладно, не суетитесь. Все уже давно знают, что за плакаты вы заготовили.

– Так я ж… это моё убеждение, имею право!

– Ну, насчёт прав вы как-нибудь поскромней, поосторожней, что ли. А то, что убеждения – это хорошо. А какие это у вас такие особые убеждения? У нас в Партии демократический централизм, так что и убеждения у всех одни, согласованные с генеральной линией, централизованные, так сказать. При этом говорящий многозначительно ткнул указательным пальцем правой руки в лепной потолок, сопроводив это движение глазами. Затем, словно вспомнив что-то, хмыкнул и, покрутив всё ещё поднятым вверх пальцем, плавно опустил руку, ткнув им в стол, и перевёл глаза на собеседника. – Ну, так что же, всё-таки, у вас за убеждения? Да не стесняйтесь, я же вам уже говорил, что это «секрет Полишинеля»

Собеседник посмотрел по сторонам, потом куда-то вниз, затем на сидящего за столом и выпалил – Сталин! Иосиф Виссарионович Сталин – Победитель.

– Что?! – наигранно грозно вопросил Иван Иваныч, которому по статусу полагалось именно такое, самое распространённое имя-отчество.

– Да, хм-э, Сталин – выдавил из себя, сидевший за приставным столиком. Затем, несмотря на кажущуюся грозность начальника, добавил, – но я не думаю, что этим как-то нарушаю принципы нашего, так сказать, демократического централизма. Ведь именно при нём, – Михал Михалыч – так звали говорившего, так же, как ранее его собеседник, многозначительно возвёл глаза к тому же лепному потолку, – этот самый централизм обрёл свою магическую силу, укрепил, можно сказать, сцементировал ряды, и не только партийные. Окрылённый молчанием Иван Иваныча, Михал Михалыч уже было набрал воздуха в лёгкие, чтобы продолжить свой агитмонолог, но был прерван, как говорится, на взлёте.

– Ладно, хватит, а то вы мне сейчас Краткий курс Истории КПСС пересказывать начнёте. И так вижу, что у вас убеждение. Сейчас это большая редкость, а, следовательно, большая ценность.

Михал Михалыч после этих слов заметно приободрился, почувствовал себя слегка незаменимым кадром не только в хозяйственном, но и, в некотором смысле, в партийно-политическом плане. Это не ускользнуло от Иван Иваныча, но он сделал вид, что не заметил произошедшей с собеседником метаморфозы, продолжив свою мысль. – Но это, к сожалению, всё довольно относительно. Ведь ваши убеждения, как бы это помягче сказать, не совсем соответствуют декларируемой линии Партии. От этих слов Михал Михалыч вжался в кресло и втянул голову в плечи.