Александр Викорук - Настигнутые коммунизмом. Роман

– Зря, – промычал Есипов и с сочувствием покачал головой. – А может, посмотрите мир, капитализм проклятый, всколыхнется внутри, а потом дрогнет рука, перо, бумага?.. И такую отповедь сочините миру наживы, насилия, что самые стойкие неприятели писателей воскликнут: ай да, Вадим Андреевич, ай да, сукин сын!

– Вижу, вы уже на след Александра Сергеевича напали, – сказал хмуро Марков. – Ему-то уж ничего не пришьете.

– Ах, Вадим Андреевич, не любите вы меня, злопамятный вы, – физиономия Есипова печально скисла. – Батя-то мой другом вам был.

– А вы помните отца? – спросил Марков.

– А как же! – воскликнул Есипов. – Папашка, дорогой, руки такие жилистые, ухватистые. Крикун, правду любил.

– Да, крикун, – повторил с болью Марков, – подлецов страшно не любил.

Марков вспомнил тесную, захламленную старой мебелью комнатушку в коммуналке, худенькую жену друга Валю, шустрого пацанчика Валерку, копошащегося с переломанными игрушками. Не раз, когда проймет хмель от выпитой водки, словно подбитый раскаленным осколком, вскидывался дружок да вскрикивал со смертной тоской в голосе: «Что же, Вадим, за родину, за победу дружки наши по всей земле гниют, мы – калеки… Нашу победу гнида украла, кровью нашей раздулась! До блевотины!»

Валя смертельно бледнела, полуобморочно сжималась, у самого Маркова замирало от холода нутро. Только Валерка, привлеченный криком отца, оглядывался, смеялся, старался повторить вопль отца. Дальше следовала мучительная пауза, затуманенный взор друга плыл в темном жутком омуте потаенных мыслей.

– Как вы не похожи на своего отца, – удивленно и брезгливо проговорил Марков.

– Точно, телеса нагулял, – усмехнулся Есипов, – а папашка на глиста был похож, зашибал сильно, этак… – крякнул Валерка изумленно.

– Совесть его мучила, вот как это называется.

– О-хо-хо, – с гримасой презрения выдавил смешок Есипов.

– Он был мученик, – проговорил твердо Вадим Андреевич. – Мученик нашей жизни поганой, нашего самоистребления…

– Ну, вы уж нагородили, – снисходительно усмехнулся Есипов, – скажите еще: Христос.

– А что? Может, он и жил распятым. Мы все так живем. Одни только этого не видят, привыкли, другие и тут приспособились, а кто и выгоду нашел. – Вадим Андреевич ехидно засмеялся. – В услужении подрабатывают за хорошую плату: кому крест повыше, кому пивка подать, а кого плеточкой, если вопит слабо. Помнится, один солдат копьем Христа добил, решил избавить от страданий.

– А может, в казарму захотел, пожрать да к бабе, – заурчал довольно Есипов. – Хотите, скажу, как на самом деле было? Ведь вранья за две тысячи лет столько набрехали… Открою вам глаза.

Марков ничего не ответил, продолжал смотреть поверх затылков передних пассажиров, да краем уха отметил, что аэродромные огни двинулись и помчались назад. Рев двигателей усилился, корпус самолета лихорадочно завибрировал.

– Взлетаем, – пробормотал Есипов. – Люблю оторваться от родной земли. Мы еще вернемся. Прощай, любимая и родная страна советов… Так вот, дело было так. Иуда, мало ему с властей денег за информацию, он решил еще и на после капиталец сколотить. Быдло ведь чудеса любит. Мужик на небо вознесся – это чудо, а потому ученикам его – почет и уважение. Рассказы очевидцев с разинутыми ртами будут слушать. Тут тебе и угощение, и презент. Так он сначала Христа продал с потрохами, а потом ночью выкрал труп да неподалеку закопал. А утром вместе со всеми бегал и кричал: «Чудо, чудо! На небо вознесся!» Мы, кстати, тоже возносимся в небо. Люблю этот момент, – Есипов прикрыл глаза и довольно почмокал толстыми губами.

– Чепуха, – мрачно заявил Вадим Андреевич. – Конечно, с властей деньги за донос можно получить. Любая власть хорошо платит стукачам и подонкам, а вот трепачам, которые простолюдинам морочат мозги баснями, – смачно проговорил Марков, – головы рубят. Особенно тем, кто болтает, что чудеса и благодеяния исходят не от властей, а от бродяги-еретика. Так что, опасный это путь.

– Возможно, – усмехнулся Есипов и некоторое время довольно пыхтел, изучая потолок салона.

– А вот такой вариант, вполне достоверный, – заговорил он снова. – Да, пожалуй, Иуда – мужик деловой, ему верняк нужен, а не по ночам трупы таскать. А вот другие ученички. Вполне могли выкрасть тело и закопать втихаря. Уж они-то басен насочиняли, до сих пор в ходу.

– Пусть и так, – согласился Марков. – Но ведь они преодолели страх, рискнули животами своими, а потом до конца своему учителю служили. Такое простой похабщиной не объяснишь. К тому же учтите: на эту тему написаны горы литературы, исследований, к сожалению, недоступные нам, по нашему пролетарскому происхождению.

– Ну, мы не такие темные, – небрежно сказал Есипов. – Почитывали… например, а такую версию. Будто дали Христу в последний момент не уксус, а наркотик. Потом его за труп представили публике. А он через некоторое время очухался – и отбыл восвояси. И жил припеваючи в отдалении, но уже не лез на рожон. Вот как вы, например, – Есипов довольно хихикнул. – О! – всколыхнулся он. – Вот кое-что получше. Есть у дураков такое упрямство, что – хоть смерть – а свое доказать, святостью просиять. Ну, Иисус и подговорил Иуду выдать его властям, а потом тело выкрасть, закопать. Все по сценарию вознесения на небо.

– Да что вам это вознесение далось, – презрительно сказал Вадим Андреевич. – Сами посудите, зачем на небо кости, мясо тащить? Закопали их, закопали. Можете быть спокойны. Кто и как, не все ли равно? Другое здесь привлекает. – Марков помолчал. – Нет в природе человека, его мыслях ничего, кроме сущего. Сказана самая странная чудь, выдумка, а и она, значит, имеет отношение к сущему. Даже змей огнедышащий, трехголовый. Может, в реальности он всего-навсего крокодил, а остальное домысел человека. – Марков вздохнул. – И совесть есть, только вас она обошла. Но это уже ваши проблемы. Вы ей не нужны. И вознесение было, только не костей и мяса, а что было – вам недоступно.

– Почему же? – удивился Есипов. – Как это без меня?

– Без совести-то не горюете? Вдруг это такая же никчемная для вас вещь?

– А и верно, что я хлопочу, – усмехнувшись, бросил Есипов и заерзал на кресле, устраиваясь поудобнее, отчего еще больше навалился локтем на Вадима Андреевича. Потом он откинул голову на спинку.

К этому времени самолет набрал высоту, выровнялся и, монотонно гудя, нацелился в неведомую даль, где за тьмой ночи скрывались другие города, люди, чужие миры. А внизу, в черном круге окна, ползали редкие огоньки подмосковной России, там царила ночь, одиночество, заброшенность и тоска.

– А что вы знаете, как умер ваш отец? – спросил Вадим Андреевич.

– Чего там знать, – буркнул Есипов, прикрывая глаза. – С перепою, – он облегченно вздохнул и стал мерно посапывать.