Лев Горфункель - Война, любовь и психология

Я стал часто ходить к нему на могилу, один, без всяких поводов. Просто приду, принесу цветы, постою, немного поговорю с ним… Мне и до сих пор – прошло уже двадцать девять лет – его не хватает. И я живу теперь далеко и редко бываю на его могиле, но все равно иногда разговариваю с ним, просто ни о чем или про какие-то события, как мы сейчас живем, какие у меня планы и какие проблемы…

Не так давно я начал читать письма, которые отец с мамой писали друг другу на протяжении всей своей жизни, и другие документы из нашего семейного архива. Раньше я как-то этим не занимался, не знаю почему. И даже не знаю точно, почему занялся сейчас, наверное, просто время пришло. Узнавая о тех или иных событиях в жизни отца, о том, как он поступал в тех или иных обстоятельствах, что говорил, чувствовал, переживал, я как будто восстанавливал физически картину, которую потерял, но помнил. Я настолько узнавал отца в его поступках и словах, как будто видел все это сам. Я прочитал все, что было, о его жизни, а в основном это была их жизнь с мамой (хотя и до встречи с ней у отца была целая эпоха в жизни – война). Вот это была жизнь! Это настоящий роман о любви, преданности и бесстрашии!

Я с сожалением отмечаю, что я не знаю среди своих знакомых моего поколения – включая и меня тоже – людей, о жизни которых можно сказать такие слова. И мне уже кажется, что мы чего-то лишились, что сегодняшние наши жизни – хоть они и с сотовыми телефонами, компьютерами, машинами и прочими достижениями технократического развития – жалкая пластиковая модель по сравнению с жизнями наших родителей. Ну, может, не всех, но моих – точно.

Смерть отца была для мамы не просто страшным ударом. Я думаю, она восприняла это как конец ее самой. Ведь отец был не просто ее мужем, он был центром ее жизни и одновременно – ее тылом. Быть вместе с ним – это было для мамы и смыслом, и способом жизни. И вдруг всего этого не стало. Тут любой может сломаться. Но только не моя мама. Она-то, конечно, уверена, что вся ее жизненная сила, которая до сих пор удивляет и восхищает всех, кто ее знает, и которая снова поставила ее на ноги и заставила идти дальше, что все это есть результат жизни с отцом. Она, конечно, уверена, что он встретил ее в далеком сорок пятом маленькой, слабенькой, пугливой девочкой, а за время их совместной жизни сделал ее сильной, стойкой, способной к сопротивлению любым вызовам жизни. Наверное, это так. Но я думаю, не совсем так. Я думаю, увидев эту маленькую, слабенькую, пугливую девочку, отец – вот что значит быть психологом от бога! – сразу разглядел в ней ее внутреннюю жизненную силу и энергию, о которых сама мама, наверное, и не подозревала. И отец в течение всех лет их с мамой жизни плавно, но последовательно раскрывал ей ее собственную силу, заставлял поверить в нее и учил пользоваться ею на собственном примере. Как будто всю свою жизнь он готовил маму к жизни после него… Они написали друг другу огромное количество писем. Как рассказывала мама, она никогда не сохраняла эти письма и даже не задумывалась об этом. И только несколько лет назад, продолжая разбирать бумаги отца, она нашла все их письма – больше тысячи. Они все были аккуратно сложены и сохранены. Мама написала много писем отцу после его смерти, она ведет собственные дневники. И недавно я все это прочитал. Она все время обращается к нему… Он никуда не делся, он до сих пор с ней…

Я думаю, жизнь моих родителей – это уникальный случай такого сплава любви и профессионального сотрудничества, да еще длящегося всю жизнь! Они были поистине талантливы – и в любви, и в профессии. Об их профессиональной деятельности уже написано несколько статей, о ней известно многое.

Они окончили Ленинградский государственный университет и в качестве профессиональных психологов приехали в Ижевск в начале пятидесятых годов по направлению от министерства – работать в Удмуртском пединституте 1 1 Сейчас Удмуртский государственный университет (УдГУ). . Они застали науку психологию в самом плачевном состоянии, практически в нулевом – профессионально подготовленных специалистов не было, а информация о психологии доносилась в качестве популярных сведений. Ни о каких научных подходах в изучении, а тем более в применении психологии, не было и речи. Даже о применении психологии в педагогике (институт-то педагогический, готовил учителей!) рассказывалось преимущественно на любительском уровне. Совместная профессиональная деятельность родителей длилась тридцать лет, и это целая эпоха и в их жизни, и в развитии психологии в Удмуртии. За это время им удалось не просто сдвинуть изучение и применение психологи с места, а поднять их на совершенно новый – научный – уровень. Чем только они не занимались, какие только области изучения и применения психологии не затронули!

Но это все известно и без меня. И уже несколько раз написано, хотя, конечно, далеко не все. Я и сам-то о профессиональной деятельности отца знаю из этих же источников и рассказов мамы, так что не мне об этом рассказывать.

Многих людей, знавших отца, работавших с ним или учившихся у него, впечатляла не только психология, не только профессионализм отца в ней, но – и я думаю, даже в бо́льшей степени, – сама личность отца. А проявлялась она не только в работе. Не в меньшей, а может быть даже в большей, степени она давала о себе знать в семье.

Как я уже сказал, я практически ничего не помню. И отец никогда не рассказывал мне о себе. Наверное, потому что я не спрашивал. Так что все, что я узнал теперь, – из писем, документов и рассказов, в основном маминых.

Справедливости ради, надо сказать, что мама была права (какая замечательная фраза, не правда ли? Каждый пришедший наконец к этой мысли, может считать себя по-настоящему взрослым человеком), и, пока я собирал сведения о жизни отца, я и сам вспомнил несколько ярких эпизодов из своего детства, связанных с отцом, и крайне удивился – не тому, что я их вспомнил, а тому, что забыл. Мне было интересно писать эту книгу, и я подумал, что, может быть, людям, которые знали отца, будет интересно ее прочитать. А может, и тем, которые не знали, тоже.

Мой отец – Павел Лейбович Горфункель – родился в Ленинграде 27 октября 1923 года.

Его мама – моя бабушка, Ева Фишелевна Флейшман – родилась в большой семье в Молдавии, в маленьком городке или в сельской местности, в деревне. Во время революции и гражданской войны в Молдавии и на Украине прошла волна еврейских погромов. Спасаясь от них, убегали, стараясь спрятаться в высоких колосьях и в кустах, старики, молодежь, дети – и бабушка в том числе. Бандиты их догоняли и убивали. На глазах у бабушки были убиты ее родные – дядя, тетя, двоюродные сестры. Бабушка сумела укрыться в поле и благодаря этому спаслась. Спаслись также ее родители, брат и сестра. Впоследствии все они, кроме бабушки, эмигрировали в Аргентину – в то время многие уезжали в Южную Америку. А бабушка не поехала – она встретила моего будущего дедушку, тогда молодого красивого моряка Черноморского флота. Бабушка, кстати, была очень красивой девушкой – у нас есть ее фотография в молодости. Моряка звали Лейба Михайлович Горфункель, его знакомые и соседи звали его Лев Михайлович – так было проще. Он родился в многодетной семье, был моряком царского флота и демобилизовался после Первой мировой войны. Они поженились в Молдавии, уехали жить в Ленинград и поселились там на улице Плеханова, где у них было две комнаты в пятикомнатной квартире, в которой до этого была оранжерея профессора ботаники из Петербуржского университета. Работали они в составе артели по изготовлению головных уборов – шили на дому кепки и сдавали их в артель. Больших денег это не приносило, но жили вполне сносно. Лев Михайлович был человеком с твердым, даже жестким, характером и нежностью явно не отличался. Придя с работы или закончив какую-то работу дома, мог вполне развалиться на диване, и его мало волновало, что жена (моя бабушка) в поте лица занята работой по дому. Бабушке было тяжело от работы и обидно от такого невнимания. Но что поделать: время было тяжелое, нравы тоже, да еще и моряк – вполне можно понять. Мой отец – Павел – был старшим ребенком в семье. Через два года после него родилась его сестра Муся (Мария), а еще через пятнадцать лет – его брат Геня (Генрих). Бабушка, вдоволь хлебнувшая «еврейского счастья», настояла впоследствии на том, чтобы отчества детей хотя бы произносились «Львович», а не «Лейбович» – так их все потом и звали, а Мусю она даже сумела записать в документах как «Мария Львовна». И моего отца тоже все сначала знали как Павла Львовича. Однако он все равно позднее стал Павлом Лейбовичем, о чем расскажу дальше.