Лев Горфункель - Война, любовь и психология

Наконец долгожданный день наступил – в январе сорок четвертого дивизия получила приказ: прорвать рубеж! И они его прорвали! И началось наступление! И освобождение населенных пунктов. И это не просто населенные пункты – это люди! И они их освобождали! Нам не дано испытать такого счастья. Но и таких страшных трудностей…

Возвращаясь после очередного наступления с пехотой, чтобы подтянуть орудия, отец наступил на мину, ему раздробило стопу. Это, наверное, была ужасная боль, но впереди была еще ужаснее…

Пока отца доставляли в полевой госпиталь, началась гангрена. Необходимо было срочно удалить голень. А в госпитале нет обезболивающих средств. Если ждать, пока привезут, или ехать туда, где они есть, придется удалять всю ногу. И отец решается на ампутацию без обезболивания…

Потом это решение ему воздалось: благодаря тому, что отняли только голень, отец смог впоследствии и на лыжах ходить, и с нами играть, и много еще чего, чего не смог бы без ноги. Но ведь он ничего этого не знал тогда, когда решался на это! Опять пытаюсь себя представить… — ни за что бы не смог, мне кажется. Даже представить не могу. А отец смог – и представить, и решиться, и выдержать. Его решение, выдержка и воля поразили даже видавших многое врачей. А он даже сознание не потерял. Потом, конечно, это сказалось – первый инфаркт в сорок четыре года. Сердце-то все помнило… Пройти через тяжелое испытание ради будущего – вот что он умел и еще не раз в жизни доказал это. Ради будущего – он в него верил.

Так закончилась для него война. Точнее, не война, а его в ней участие. Потом отец не раз с горечью говорил маме (а она уже рассказала мне), что он очень жалел, что не довелось участвовать в последующих сражениях и вместе со своими однополчанами испытать эти радость и гордость победных боев. Он лежал в госпитале (в Красноярске, эвакуационный госпиталь 985, третье отделение, тридцать третья палата) и о дивизии узнавал издалека – в январе сорок пятого она вышла к Одеру, а войну закончила в Берлине. Ей присвоили звание краснознаменной и поставили памятный знак ее воинам.

Впоследствии отец несколько раз ездил на встречи ветеранов дивизии, но никого из своих боевых товарищей не нашел. Уже в последние годы его жизни произошел такой случай: дома раздался телефонный звонок. Мама взяла трубку, и женский голос попросил Павла Львовича. Уже из этого можно было понять, что это звонит кто-то из далекого прошлого, так как отчество отца – Лейбович, и только раньше его знали как Львовича. Отец подошел, слушал, но тут у него начался приступ кашля (в последние годы он все время кашлял), и он не смог продолжить разговор. Тогда трубку взяла мама. Она потом рассказала об этом в статье, посвященной ветеранам войны 2 2 Здесь и далее: выделенное курсивом — отрывки из воспоминаний мамы, если не указан другой автор. :

«Женщина (имя я не удержала в памяти, хотя ПЛ 3 3 Здесь и далее — сокращение от «Павел Лейбович». вспомнил ее тогда!) сказала, что знала Павла на фронте немного, но он хорошо запомнился ей: вместе добирались в штаб, где она узнала, как его высоко оценивает командование, а на обратном пути он спас ее – напоролись на немцев. В конце войны она была тяжело ранена, теперь инвалид – без ног и нет руки, Герой Советского Союза. Сказала, что Павел тоже стал бы героем, когда началось наступление по освобождению страны: „Он смелый, умный, настоящий ленинградец“. Нашла она его адрес после встречи ветеранов 286 стрелковой дивизии (ПЛ уже не ездил, хотя приглашения получал, так как ранее убедился, что никого из друзей-однополчан нет в живых, и сам болел все тяжелее). Сам ПЛ почти не рассказывал о войне, о себе – только о друзьях, восхищался ими…»

В госпитале отец пробыл до сорок пятого года. Там же его постигло еще одно горе: его любимая девушка Лена, с которой он переписывался, будучи на фронте, узнав о его ранении и ампутации, просто перестала ему писать.

Он вернулся в Ленинград в сорок пятом. По пути у него украли всю его военную одежду, а другой у него и не было. Продукты только по карточкам, так что впереди была голодная жизнь – денег на покупку продуктов не было. Его мама присылала ему периодически посылки с продуктами: масло, мед, но он их не ел. Дело в том, что, вернувшись в Ленинград, отец нашел своего друга по школе, Толю. У того был туберкулез, осложненный голодом, питался Толя, как и большинство жителей, плохо. Чтобы поддержать его, отец отдавал ему все продукты, которые присылала бабушка. Это Толю не спасло – туберкулез тогда был неизлечим, но продлило его жизнь и наверняка сделало ее чуть светлее, показав, что в ней есть место искренней дружбе, благородству, щедрости. Жить отцу, как выяснилось, тоже было негде: квартира, где они жили до войны, была занята другими людьми, которые отдали отцу только таз с фотографиями… Вот так закончился этот этап: двадцать один год, инвалид, девушка бросила, жить негде. Было очень тяжело, к тому же семья не могла приехать – бабушке в связи с судимостью был запрещен въезд в Ленинград, отчего страдала вся семья. И отец делает все возможное, чтобы вернуть их в Ленинград.

В июле 1941 г. я был призван в Красную Армию и сражался на фронтах Отечественной войны до ноября 1944 г. За это время я был 4 раза ранен. Четвертое ранение сделало меня инвалидом, и я в январе 1945 г. вернулся в Ленинград, где застал свою квартиру занятой, а вещи – расхищенными. Поэтому жить мне сейчас одному, особенно в условиях, когда я имею только то, в чем я вернулся из армии, очень трудно. Особенно чувствуется отсутствие посторонней помощи и ухода, ожидать которые я ниоткуда не могу, разве что от своей матери, но ей въезд в Ленинград воспрещен.

Дело в том, что за время моего отсутствия отец мой умер в блокаду, а мать, желая спасти мужа от голодной смерти, начала менять оставшиеся от меня вещи на продукты и в конце концов поплатилась за это. Она была осуждена на 10 лет и отправлена в исправительно-трудовые лагеря. Правда, через 7 месяцев она была освобождена, но въезд в Ленинград ей запрещен.

Прекрасно понимая, что преступление моей матери против нашей Родины и Ленинграда в то тяжкое время очень велико, все же обращаюсь к Вам с надеждой, что при Вашем содействии въезд в Ленинград моей матери теперь, в дни победы над врагом, будет разрешен.

Через полгода бабушке разрешили вернуться. А за это время отец сумел добиться возвращения их довоенной жилплощади, правда, вернули только «размер» – 2 комнаты не вместе, а в разных районах города. В одной из этих комнат он и стал жить и готовиться к новой жизни. А она, жизнь, его действительно ждала – и какая!