Сергей Минутин - Никто мне ничего не обещал. Дневниковые записи последнего офицера Советского Союза

Им с курсантской поры внушили, если ты хочешь, чтобы тебя заметили и продвинули, надо совершить героический поступок, непременно надо уморить множество солдат, но если такой возможности нет, то что-то переделать, разрушить старое, построить новое. Только так, без перспективы, без альтернативы, пока все пьяные. Ублажить того, кто хохочет, можно только «кондовым», «мелкотравчатым» поступком.

Главное не рядом с тем, что уже есть, улучшая и дополняя его, а вместо. Это общий принцип, стиль жизни, если хотите, нашей власти. В Даурии она как под микроскопом. Но у того, кто хохочет, есть деньги, и на них он покупает души.

Степи, голые сопки вокруг. Твори, застраивай, сажай деревья, вноси свое живое, облагораживай, развивай. Наверное, первым и единственным после австрийских инженеров, русских купцов, которые что-то хотели оставить после себя на долгую, добрую память, был Рокоссовский. В марте месяце 1932 года он был назначен начальником гарнизона. По его инициативе был разбит парк. Деревья успели вырасти и стать большими. Старики помнят, что по выходным дням в парке играл духовой оркестр, работал тир и продавался квас. Шумел листвой этот парк еще лет тридцать после Великой Отечественной войны. Рокоссовский понимал красоту, любил женщин, так понимал и так любил, что мог забыть о всех земных делах и умчаться в водовороте других событий. Сталин его не трогал, наверное, понимал и любил.

Менялись начальники. После войны каждый ставил памятники погибшим в боях воинам, ставили их как в городках, так и на территории каждой отдельной части. Самые смышленые просто ставили самые большие танки ИС или КВ на бетонные пьедесталы. Быстро делается, сразу видна работа, а сломать уже невозможно. Эти «скульптуры» стоят до сих пор и во множестве. Но так или иначе начальствующий ум лет тридцать был занят, и до парка руки не доходили.

Потом его срубили и разбили на его месте стадион. Почему на месте парка? Ведь там, куда ни глянь, степь да степь кругом. Но как же показать рвение и преданность тому, кто хохочет? Памятников полно, парк есть, и лучше его в голой степи ничего создать невозможно, значит, надо вырубить, а на его месте сделать стадион. Кости по сопкам, танки на пьедесталы, стадион вместо деревьев, единственных, рукотворных в степи деревьев. Дальше – больше: приходит плеяда «необыкновенных», «выдающихся» начальников гарнизона. Строится новый городок. Главный строитель становится министром обороны. Ломаются старые памятники ветеранам. Ветераны пытаются их защитить, но «государственное» дело важнее, ломаются автономные котельные, грабятся и ломаются казармы, вечные строения. Строятся «хрущевки», пятиэтажные панельные дома с одной центральной котельной, это в Забайкалье-то! Все эти дома скоро рухнут сами по себе, но пока они питают и мучают мысль вновь приходящих начальников, которые проводят дни в молитвах, чтобы рухнуло это не при них.

Мне «посчастливилось» застать совершенно анекдотичные порывы к карьере и росту. Задумал очередной начальник обнести все дома железной оградой, и задумал он это зимой, при температуре в минус 35 градусов. На отогревание земли носили последние полы, двери, перила из полуразрушенных красных казарм, на ограду – из них же вырванные водопроводные трубы. Долбили в вечной мерзлоте лунки, ставили в них трубы, заливали их водой, которая моментально превращалась в лёд. Ограда стояла, правда недолго, порыв был отмечен, награда получена, а дальше – весна, таяние льда, ну и сами знаете – «пусть хоть не рассветает».

Почему этот маразм из века в век возможен? Есть в Даурии второе кладбище. История его возникновения связана с началом Великой Отечественной войны. Для прикрытия границы тут была оставлена 111 стрелковая дивизия. Кормили и одевали солдат плохо, умирали они от дистрофии и холода. Зимой могил не рыли, сжигали трупы в котельной, видимо, госпитальной.

Летом похоронная команда рыла впрок, в том числе и для себя. Пока земля мягкая и какая – то сила есть, не ровен час помрут все или с места авралом тронутся, копать будет некому, так и останешься на земле до лучших времен (сколько из наших «задержалось» незакопанными). Рыли неглубоко, на 30-40 см, хоронили помногу, надгробий, конечно, нет. Только шутят, уходя на пенсию, что все, пора в 111 стрелковую дивизию: «Проходи прохожий, не топчи мой прах, я уже дома, а ты ещё в гостях…». Не по-людски, а зачем по-людски, и как по-людски?».

Считать народ, населяющий Россию, святым можно или из монастырской кельи, проводя время в молитвах о нем, или из-за ученого стола. Главное, оторванность от народа. Чтобы считать его великим и святым, нужно быть от него страшно далеким. Находясь же в народе, дыша с ним одним воздухом, поражаешься бестолковости, мазохизму и лени.

Дороги и дураки – это родное понятие. Святая Русь – это путаное, хотя и приятное. Мы, видимо, до сих пор еще первобытны, близки к природе. Понимаем только силу, думать и работать самостоятельно и ленимся, и боимся. Всегда впереди себя ищем либо вождя, либо козла-провокатора. Больше любим и помним начальников, которые всегда нас «давили». Мягких не любим. Почему? По глупости и лени. Мы с радостью бы не работали и воровали, где только можно, но испытываем чувство страха перед наказанием. У мягкого начальника все пущено на самотек. Между нами возникает конкуренция, многие украсть не успевают и жаждут мести. Сильный же гнет всех, конкуренции нет, ворует сам больше всех, это сплачивает других, а, главное, это нам понятно: «хоть худо – да любо» – ведь сила! Демократия у нас не приживается, мы для нее не созданы, мы сразу идем вразнос и остановиться мирным, законным путем уже не можем. Да это и невозможно. Та власть, которую мы растим и ставим над собой, уже предопределяет исход.

Виноват народ, виноват в том, что лучшие выходцы из него не имеют возможности расти за счет своих дел. Эта невозможность расти за счет своих мозгов выводит особую породу начальников, хитрых, злых, жадных, без чести и совести. В нижнем звене еще можно быть честным. Будут переводить, не давать «роста», уволят, наконец. Но нижнее звено – основное звено, где к тебе присматриваются, отбирают из «народа» наиболее «достойных». Проверяют не на ум, а на преданность, на изгиб, на вредность, на жадность и терпение. Попасть в «стаю» очень непросто. Но уж если попал… Что в стае замечательно, в ней даже предать невозможно. Это за рубежом возможны скандальчики, разоблачения, у нас нет. У нас такое чистилище, такой отбор, что даже, если совесть тебя загрызла где-нибудь на самом верху, сам по себе ты уже не интересен и не опасен, а найти себе подобного не сумеешь. Поменять что-либо вряд ли возможно. Тут нужно время, воспитание, выращивание элиты. Это на Западе рекомендации, деньги, заслуги. У нас отбор, чистилище, наш не наш. Круче наших мужиков, наших начальников, власти нет нигде. Чистилище наше не чистит, а разлагает. И чем замедленнее процесс, тем страшнее результат. Забайкалье все время было житницей и кузницей таких кадров из народа. А Даурия – центром, жемчужной этой кузницы. Но это всего лишь чей-то хохот и искушение, которое нас, конечно, задевает, но не поражает. Иначе, кто бы играл за Россию?