Нилуфар Шарипова - По ту сторону грусти

Он откликался на Энгельса, хотя звали его по-другому. Это всё из-за бороды, густой, квадратной и кучерявой. Понятное дело, многие бомжи носили бороду – побриться-то особо нечем и негде. Да и правила рыночной экономики никто не отменял: бородатым бомжам возле кладбища охотнее подавали. Наверное, они отдалённо напоминали Сына Божьего или Святых отцов. Грех это, конечно (прости, Господи), сравнивать Христа с опустившимися бородатыми алкоголиками. Но человеческое подсознание и не такое выкидывает. Так что место у кладбищенских ворот было прибыльное.

Энгельс, в прошлом Иннокентий Валерианович Ступнов, любитель Гегеля, журналист-международник и лингвист, был бомжом по принципу. Раньше работал в информационном бюро, следил за зарубежными новостями, переводил сводки, писал статьи. Пока курировал Африку и Азию, проблем особых не было. Но как перевели в отдел стран Запада и США, тут всё и началось. Первым делом написал отличную заметку о новых культурных направлениях в Европе. Зарубили. А потом и вовсе неприятность случилась: его статью о достижениях науки и техники Северной Америки переписали и отдали в печать под его именем. Выходило, что совсем плохо там в США с технологиями, отстают они сильно от страны Советов. Иннокентий, как истинно честный человек, этого оставить так не мог. Составил опровержение, пошёл к редактору, а когда тот не внял, то рванул в министерство – там-то уж точно разберутся. Разобрались. Посадили Ступнова без права переписки. Сколько раз потом приходили, уговаривали написать раскаяние – уж больно специалист хороший и полиглот каких ещё поискать. Но Иннокентий Валерианович ни в какую, говорит, свобода дороже. Это всё Гегель виноват. Придумал, что свободен тот, кто свободен духом, ну Ступнов и поверил. Вот сидит теперь абсолютно свободный человек у кладбища.

В тот весенний день как-то особенно заполошились все: и природа, и постоянные обитатели «пятачка» у городского кладбища №1. Вроде как и народу прибавилось.

– Это не наши. Это со «старого кладбища» приплелись, – Живчик всегда первым начинал разговор. – На новую начальницу цеха пришли посмотреть. Красавица… Дульсинея. Как там… А, Тобосская! Вчера вот подошла, денежку подала Конопатому, а он раз телефон вытащил и щелкнул её. Она аж подпрыгнула. Зря он, конечно, мобилку светит. Подаст она теперь ему после телефона, как же… Так вот, он фотку отправил Петруне со «старого». У него тоже сотка есть. Они всем скопом и припёрлися на начальницу посмотреть. Такая красавица здесь ещё не работала.

– Смотри, смотри – вон она идёт, – чуть ли не закричал Живчик. Все бомжи как по команде повернули головы направо. Ну и Энгельс тоже.

– Какая же это Дульсинея? Это Маргарита, – пробормотал Энгельс. Но его никто не слышал, а если бы и слышал, то и не понял.

Аркадий Конкин не признался бы никому, почему он решил работать в Управлении городскими кладбищами. Как всегда в таких случаях, рентгеновский взгляд Надежды Степановны Кольцовой давал сбой: материнский инстинкт начальника отдела кадров щедро распространялся на всех мужчин от 20 до 25 лет. «Ой, ну куда же его пристроить, – размышляла Надежда Степановна, – юный, недокормленный, пальчики тоненькие…». Решила, что его место – в цветочном магазине кладбища №1. При заведующей Катерине Ивановне Тишкиной будет почти как под крылом самой Кольцовой: тепло, уютно и сытно. Самому Конкину было всё равно, лишь бы поближе к кладбищу. Мечтал Аркадий писателем стать, а где как не на кладбище можно прикоснуться к таким разным судьбам. А то, что информации мало – всего лишь портрет, имя, даты рождения и смерти – не беда. Воображение Конкина было богатым, а эпитафия на памятнике порой могла сказать больше, чем самая детальная биография.

В тот пасмурный день Тишкину было буквально не оттащить от окна: двадцать лет уже в магазине, а такой похоронной процессии еще не видела. Люди шли и шли, в основном одетые в военную форму. «Ой, смотри, генерал и ещё один, и ещё. Я даже не знала, что их у нас так много», – Тишкина еле удержалась, чтобы не начать тыкать в окно пальцем.

– Это полковник, а это подполковник, генерал там пока только один, – неполиткорректно подправил свою начальницу Конкин.

– Да, да, правильно говоришь, Аркаша. Всё-таки приятно разговаривать с грамотным человеком, – мужчин Катерина Ивановна любила, позволяла многое.

– Это же кого они хоронят? Вон венки несут, значит, у нас заказывали. Сейчас посмотрим, что мы им на лентах писали, – Катерина Степановна в нетерпении стала листать книгу приёма заказов. – Ага, вот нашла. От военных. «Спи спокойно, Тося, ты навсегда с нами. Стрелковый батальон». «Спи спокойно, Тося Иванова. Спасибо за живых. От солдатских матерей». Это кто же такая Тося Иванова? Не генеральша, это точно. Иначе бы написали имя-отчество, на крайний случай —Антонина. А тут – Тося. Значит, молодая, – продолжала размышлять вслух Тишкина. – Может, кухарка?

– Военный повар, – опять Аркадий влез со своими исправлениями.

– Разведчица, – вынесла вердикт Катерина Ивановна, не обращая внимания на комментарии Конкина. Спорить с заведующей было не принято, да и, как всегда, Тишкина могла любого забить своей дедукцией. Даже Аркадий не мог предложить лучшей версии. Он как-то подобрался и быстро вышел из магазина. Катерина Ивановна останавливать его не стала, поняла, куда направился молодой помощник. Раньше бы сама побежала выведать, что и как, а теперь уже авторитет не позволял.

Держась на почтительном расстоянии, Аркадий Конкин догнал процессию, когда все остановились возле выделенного участка. Военные горевали, как умели: всё больше молча, опустив голову. Кто-то стыдливо утирал слезу. И только один, молодой ещё, мужчина рыдал навзрыд. Упав на гроб, он никак не давал опустить его в яму. «Жених или муж», – Аркадий почувствовал, как догадка вдруг неприятно сдавила ему сердце. Гроб был закрыт, речей не произносили – так что вернулся Аркадий ни с чем.

То, что Тосе Ивановой заказали памятник, Конкин не сомневался, но заглянуть в цех на разведку Аркадий стеснялся. Стал он каждый день похаживать на участок, где захоронили Тосю. Сначала всё издали присматривался – установили памятник или нет. А потом и вовсе перестал себя сдерживать: купит у себя в магазине цветы, сам букетик оформит и на могилу. Присядет рядом на скамеечке, заведёт разговор.

Конкин находил, что Тосе нравится его внимание. Она уже подавала ему разные сигналы – то вдруг расцветшей ромашкой, то пушинкой, плавно опустившейся на нос. Иванов – а то что именно так звали рыдавшего мужчину, Аркадий не сомневался, – тоже навещал Тосю. Цветов не приносил, только горько плакал и пил. Такие моменты Аркадий переносил болезненно. Ему уже казалось странным, что в жизни Тоси был кто-то ещё.