Никон (Муртазов) - Серафимов день (сборник)

Замуж в молодости они не вышли: так и остались старыми девами, служа друг другу. Некоторые даже называли старушек монашками. Арина иногда вспоминала свою молодость: «Хороший, который мне нравился, меня не взял, а плохого я и сама не хотела». Они слышали о порочных, падших людях и в своих мыслях невольно осуждали их. Исповедовать худые помыслы было не у кого, и враг рода человеческого незаметно услаждал их тщеславием.

Однажды сидели сестры за столом и пили чай. Ведерный медный самовар стоял на столе, начищенный до блеска перед праздником. В месяц раза два приступала к нему Арина с песком, чтобы снять тусклость. Вот и теперь он, сверкая чистотой, шипел и булькал. Гости пока не пришли, и они наслаждались праздничным покоем, тишиной убранной горницы.

– Наденька, что бы мы делали, если бы не было у нас с тобой этого самовара? Из чего бы мы стали пить?

– Да, – вздохнув, гнусаво ответила Надежда. Нос у нее был от рождения сплюснутый, курносый, и от этого она всегда гундосила. – Если бы я не купила его в тридцать четвертом году, то пришлось бы нам маяться всю жизнь.

– Этот самовар не ты купила, а я, – возразила Арина.

– Как бы не так! – откликнулась Надежда. – Помнишь Митьку раскулаченного? От его сына я и купила, деньги тогда были дорогие.

– Ты что! – начала сердиться Арина. – Самовар мой. Я привезла его зимой, как сейчас помню, от родителей.

– Нет, мой! – возразила Надежда.

– Не спорь, я хорошо помню…

– Нет, мой! – наступала Арина. – Ты его не покупала, у тебя и денег тогда не было.

Из-за самовара сестры не на шутку расстроились и рассердились друг на друга.

– Ладно, – решительно прогнусавила Надежда, – если он твой, то посмотри на икону и перекрестись пред образом.

Арина повернулась к углу, где стояли иконы, и перекрестилась.

– Твой так твой… – тихо сказала Надежда, вставая из-за стола, – бери его и уходи, куда хочешь.

Арина молча вышла и поплелась к племяннице, жившей за мостом. Через несколько дней она заболела, слегла в постель. В таком положении ее застала моя мать.

– Помириться вам надо, – сказала она Арине. – Люди смеются, враг тешится, что победил вас, по зависти надсмеялся над вами перед смертью. Бог с ним, с самоваром. Затоптать надо грех. Смири свою гордость, а то, не дай Бог, умрешь без примирения и покаяния. Куда душа пойдет?

Все это знала Арина. Учила других, а теперь сама омрачилась, разозлилась на сестру за упорство. Смолчала Арина. Тогда мать пошла к Надежде и уговорила ту помириться с сестрой. Они упали в слезах друг другу в ноги и долго плакали, прося прощения. Мать помогла им встать.

– Что ж нас, неразумных, так поймал лукавый, – примирившись, сокрушались сестры.

Арина так и не поправилась. Через неделю она умерла, предав душу Богу. Вскоре за ней умерла и Надежда. В память об этих старушках у нас сохранился тот самый горе-самовар. Мы очень полюбили пить из него чай, но за столом всегда старались сохранять мир и ни о чем не спорить.

На высоком берегу многоводной реки Камы стоит старинный городок Чистополь. Несколько лет назад, гуляя по его тенистым чистым улочкам, забрел я на тихое старое городское кладбище. Вдруг вспомнился рассказ о том, как в далеком тысяча девятьсот двадцать пятом году группа молодых вандалов совершила налет на кладбище: были опрокинуты и разбиты многие надгробные памятники и кресты местных «буржуев», «врагов народа». Невредим остался единственный мраморный ангел, величаво возвышающийся над могильными холмиками, – немой свидетель еще одной страницы русской истории. И у меня сами собой сложились строчки:

Надпись на цоколе гласила, что здесь покоится прах купца Маклакова, много полезного сделавшего для города. Конечно, преступную руку погромщика удержала красота ангела, а не чувство благодарности соотечественнику. Ведь рядом были разгромлены могилы купцов Кирпичниковых и купца Калинина, построившего кладбищенскую церковь в честь Казанской иконы Божией Матери. Вот куда в основном шли капиталы русских купцов, православных не только по крещению, а по жизни и духу. Они строили больницы и школы, приюты и богадельни, гостиницы для странников и бесплатные столовые, храмы и часовни.

Отдельно от всех, как в скиту за высоким забором, приютились несколько скромных могил. Здесь покоятся сестры Чистопольского женского монастыря, закрытого в тысяча девятьсот двадцать восьмом году. С некоторыми из них мне довелось общаться, а с двумя старицами даже жить одной семьей: так пожелала моя мать, когда брат Александр служил в армии, а я был на длительном лечении в санатории. Шел тогда тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год.

Звали сестер Анна Михайловна и Феодосия Павловна. Одна пела в церковном хоре, другая служила алтарницей (в другом рассказе Феня убирала в храме). Какие это были добрые, кристальной чистоты люди, перенесшие столько испытаний – скитания, допросы, унижения, оскорбления и насмешки безбожной толпы! Всегда с именем Божиим на устах проводили они дни в труде и молитве. Никакого стяжания земного они не имели, кроме стяжания Святого Духа. Жили бедно, только в воскресные дни, ради праздника, позволяли себе добавить в постный суп сырое яйцо. Но Анна Михайловна всегда говорила: «Беден только бес, а мы все богатые с Господом Иисусом Христом».

В церкви денег почти не давали, и сестрам приходилось негласно подрабатывать надомным трудом. Наша небольшая, с низким потолком комнатка на всю неделю до воскресенья превращалась в швейную мастерскую. Сестры стегали детские ватные одеяла. Для этого они ставили посреди комнаты на стулья пялы, на которые нашивали материал. Потом укладывали ровным слоем вату и сверху снова закрывали материалом, пришивая его по сторонам к пялам. Затем поверх одеяла накладывали плотную бумагу с выбитым рисунком цветка или узора, натирали мешочком с мелом, и узор отпечатывался на одеяле. День и ночь старицы и моя мама сидели за этой изнурительной для рук и глаз работой, прошивая рисунок узора. В неделю изготавливали по два одеяла. Длилось это несколько лет. Но сестры не унывали: тихо пели духовные канты, читали Иисусову молитву, вели беседы о последних временах, ссылаясь на Святое Евангелие, и я не помню случая, когда бы они ссорились между собой.

Вечерние молитвы всегда читала Анна Михайловна. Молитвы она знала наизусть, поэтому свет выключался. Но и в лунном свете я видел, как на некоторых словах молитв у Анны Михайловны из-под очков текли слезы, а голос дрожал. Все соседи любили монашек; даже те, кого боялась и сторонилась вся улица, приветливо молча им кланялись.