Алексей Еремин - Лирика. Однообразные рассказы о типичных ситуациях из жизни обычных людей

Она опаздывала или он приехал раньше – Андрей ждал в машине, не отвечал на пустые звонки телефона, не смотрел на прохожих, не думал о ней, не вспоминал её, не представлял, как она даст себя поцеловать, если расстроена, или поцелует сама, по настроению, ни её смех ни улыбку, ничего из прошлого или будущего – он тихо сидел и заворожённый, прислушивался к тихой радости от того, что она скоро, сейчас, – появится.

Как красивее, моложе, но главное спортивнее, мускулистее оказался, тот с кем она рассталась. Как стали неприятны его собственные животик, толстые подушечки боков, худосочные руки. Он стал ходить в тренажёрный зал, чтобы подтянуть своё тело к её молодости. Часами он потел в спортивном клубе, наматывая километры на велотренажере, нависнув головой над рулём, и ощущал, как по спине стекает в спортивные шорты струйка пота, как заставлял себя снова и снова поднимать обессиленными руками гантели, как отжимал штангу, которая, казалось, вот-вот придавит его тяжестью. И как в зеркале, глядя на своё всё равно пузатенькое, после всех усилий, тело, он чувствовал сильную, до слёз в глазах благодарность к Настеньке, что она не вернулась к тому, прошлому, свободному от семейных обязательств, несравнимо более богатому, даже красивому. Её решение не возвращаться, несмотря на все уговоры, и радовало его и вносило тревогу, что она передумает, рано или поздно, и несла радость, что они вместе.

Как он опаздывал к ней на обеденный перерыв, бросил машину и поехал на метро. Пошёл дождь, её не отпускали с работы, и бедным студентом он час, два часа гулял, гулял под дождём без зонта. Ноги в туфлях из кожаной сеточки промокли насквозь, прилипла рубашка к спине, он снова и снова загибал между лопаток руку и отщипывал липкую ткань. Но при этом, ему было хорошо. Он не чувствовал никакого раздражения к ней, злости к её руководству или недовольства густым дождём. Как казалось ему теперь, он даже был счастлив. И её лицо, вспыхнувшее удивлением и жалостью, как к маленькому промокшему щенку, и её поцелуй, смелый, когда она прижалась к его мокрой одежде и её светлое бежевое платье покрылось влажными пятнами, и проявился на мокрой ткани зелёный мелкий горошек лифа правой груди, и проступили сквозь потемневшую воздушную ткань на животе тонкие светлые трусики.

Она любила подарки, она любила говорить о том, что ей хочется иметь и замолкать в ожидании. Никогда не просить, быть гордой, но ждать, когда преподнесут. Не жаловаться, но упорно возвращаться к своему пожеланию. Андрей понимал её жадность взять хоть что-то от их отношений. Иногда ему было неприятно её стремление получить с него, но чаще, почти всегда, – он был рад подарить ей желание, увидеть её радость и благодарность. Покупая с женой или детьми, он постоянно искал вещи ей; не задумывал покупку – просто Настя всегда была в нём и порадовать её было тоже, что и родных. Он представлял как её стройные ножки будут в этом платье, как грудь будет темнеть загаром из глубоко выреза белоснежной блузки, как вознесётся её тело на высоких каблуках. А когда она примеряла на себе одежду, он любовался, как меняется образ её красоты, словно ювелир, преломлявший свет сквозь грани бриллианта. Даже через несколько лет случайно встреченные такие же или похожие вещи приносили ему, словно продавцы бесплатный комплимент, тихую радость и воспоминания, воспоминания.

Как часто, от того, что ему нужно уезжать, она становилась задумчива. Она отводила глаза, чтобы он не видел её душу. Он брал её за руку, она отдавала её, но глаза, её красивые зелёные глаза с крупными близорукими зрачками смотрели мимо. Вначале он пробовал рассмешить её или уловить взгляд, но она убегала вдаль, а если он становился навязчив, тихо просила: «Не надо», – и он сразу уступал. Он видел, а может быть ошибался, или ему вспоминалось так сейчас, но он чётко помнил, даже когда не смотрел на неё, своё ощущение, что её глаза переполнены слезами.

Её чистая радость, открытая улыбка, беззащитно счастливые глаза от того, что он смог приехать к ней на обед и час они будут вместе.

Удивительное чувство, когда они вместе, рядом, друг для друга готовили; собирали бутерброды или творили роскошный пир из семи блюд, всегда было оно, пусть иллюзорное, но живое реальностью ощущение, что они – семья. Андрей никогда не говорил Настеньке об этом ощущении, но знал, что она чувствует то же, что и он.

А мучительное чувство, он не считал его ревностью, так, скорее нервической реакцией, но переживал его каждый раз, когда она встречалась с каким-то мальчиком-приятелем. Настя играла с ним, искала новые отношения, старалась добудиться его любви или просто жила и встречалась со знакомыми ребятами? Чтобы ни было, но он не спал, ворочался в жаркой постели. От его нервного возбуждения просыпалась снова и снова жена. Он знал, знал Настеньку, знал, что это только разговоры, смех, что ничего, даже взять себя за руку, даже дружеского поцелуя в щёку, знал, как робеют мужчины от её строгой красоты, знал, знал, знал, но… если этот смех, эти разговоры это начало нового, нового, где уже нет ему места? От этой мысли Андрей разом успокаивался. Он говорил себе, пусть она встретит счастье, он её легко отпустит, не станет мешать ей жить. Он закрывал глаза, поворачивался на бок, нисходила дрёма, он зевал, улыбался, предвкушая забвение … вздрагивал, резко вставал и шёл пить воду, потом умываться, потом стоять у окна от мысли, что она не дома, где-то, и он не знает где и с кем.

А бывало, она встречалась с кем-то, или допоздна работала, или поздно возвращалась от родителей, или не писала ему писем на почту, как обещала, а он не мог при жене и детях позвонить ей, – тогда наступала апатия. Он сидел перед компьютером, проверял, проверял каждую минуту страницу новых сообщений. Ничего не было час, два, три, за окном уже темнело, семья ложилась спать, он укладывал детей и обнимал их особенно нежно, целовал так, словно они последнее, что у него осталось. А потом говорил, что надо ещё немного поработать и слушал тоскливые мелодии, равнодушно просматривал сайты, снова почту, снова страницы, совсем ему не интересные. Уже ложилась супруга спать и можно было бы осторожно позвонить или отправить сообщение, но ему становилось уже всё равно. Он просто сидел часами перед компьютером и негромко слушал, чтобы никого не разбудить, грустную музыку.

И совершенное счастье. Когда она села к нему в машину. Он потянулся к ней, они поцеловались приветственно, после резче и сильнее губами, после втягиваясь в поцелуй всем телом, всем сознанием, и словно издалека слышали медленную мелодию из динамиков и ощущали тепло закатных солнечных лучей на своих лицах…

Иногда Андрей глушил, как в автомобиле, вечный двигатель насущных дел и бродил, где они были вместе. Проходил мимо кофейни, где пили кофе, сидя квадратным столиком на двоих, белого мрамора с розовыми прожилками, шёл мимо почты, где из-за стекла видел её спешащую, со строгим лицом, от того что он ждёт, а её задержали, видел турецкий ресторанчик рядом с её прежним местом работы, где они часто ужинали, разговаривали, а турки официанты снова и снова проходя, засматривались на неё, а после, прощаясь, оглаживали вверх-вниз взглядами её тело, сидел на скамье перед белоснежной церковью, где в начале их встреч звонил её бывший, а Андрей стоял в сторонке, чтобы не подслушать, но мысль, что она сейчас развернётся и уйдет, снова и снова возвращалась. Было и мучительно бродить по их местам и хорошо; улыбка боли.