Александра Петрова - Аппендикс

На этот раз быстро, без помех достигнув центра площади, мы присели на бордюр фонтана, и на случайную точку нашего временного пересечения стал наматываться клубок прошлого вместе со всем тем, что называют «отношениями».

Когда-то очень давно Флорин собирался стать учителем истории и даже написал статью о войнах Траяна, теперь же, хоть он уже давно ничего не писал, главным его увлечением сделалась тема варварских завоеваний и падения Рима. Было очевидно, что он оказался здесь не по культурному обмену, не как благополучный стипендиат какой-нибудь академии, а скорее всего по банальным для нашего поколения драматическим стечениям обстоятельств и потому обустроил свою жизнь на территории разрушения цивилизаций. С легкостью фокусника и быстротой репортера он пересекал тысячелетия, отщелкивая на ходу несфокусированные кадры древности, которые, словно папиросная бумага, накладывались на настоящее.

А в настоящем бронзовые птицы, звери и голые люди фонтана точно так же, как всегда, подвергались обливаниям, как будто не чувствуя с каждым днем набиравшего силу холода. Мы смотрели на руины терм и вспоминали о сыне писца-вольноотпущенника, о балканском парне Диокле, которому их посвятили по случаю его единственного визита в Рим как раз перед его отречением от августовской власти.

– Рим, тот потрясающий город третьего века, его разочаровал, и больше он в него ни разу не вернулся, – изумлялся Флорин. – А что он ожидал увидеть? Кстати, скорее всего это именно он, а не тот, на которого потом свалили вину, убил юного поэта-императора Нумериана. Он прятал его, якобы все еще хворого, в повозке до тех пор, пока смердение не вышло наружу, – при воспоминании об ужасном запахе Флорин с ребячливым видом морщил короткий нос над каштановыми усами, сливающимися с не особенно ухоженной бородой в редких блестящих нитях седины.

Логика детектива заставляла нас увериться, что Диокл убил и подозреваемого в убийстве, не дав тому времени оправдаться. Его восхождение было стремительным. Сын бывшего раба неожиданно для себя стал властителем примерно ста двадцати милионов человек, увесистой части земного шара и тысячелетней культуры, которую он вряд ли понимал. Пока половина народа коленопреклоненно славословила наряженного в золото и шелк правителя-солдата за наведенный в стране порядок, другая гнила в тюрьмах и братских могилах. С поощрения администрации на дрожжах страха росла армия стукачей, помогающих господину и богу Диоклу-Диоклетиану спасать исчезающий мир от варваров. Однако его внезапное отречение от престола сразу же по-новому осветило всю его напыщенную фигуру, превратив из властителя чуть ли не в мудреца и отшельника.

Мой новый приятель тоже казался мне загадочным. Как в доме с плохо пригнанными рамами, по нему гулял сквозняк несоответствий. Например, движения, замедленные и бережные, полные какого-то древнего, крестьянского достоинства, совершались как будто бы одним человеком, а говорение, пусть на чужом языке, но все же почти изысканное, – другим. Словно дубленую шкуру быка пустили не на кобуру, ремни и седла, а на женские перчатки. В его жестах проскальзывало удальство, но каким-то образом оно совмещалось с размеренностью и осторожностью. За силой сквозил надлом, а его экспрессивная мимика и чувственный рот должны были бы принадлежать другому лицу, если этому принадлежал неподвижный и порой леденящий взгляд.

Взмахом сильной руки, которую скульптурно облегал белый бязевый рукав с темной подталиной на подмышке, он описал синусоиду по линии кирпичных стен:

– Балканцы более всего пригодны для войны. Это поняли уже давным-давно. А в третьем и четвертом веках простой солдат мог стать главой Рима, понимай – мира. – Взглядом я успела потрогать мозоли на его ладонях.

Руины бань за фонтаном вовсе не походили на фасад церкви шестнадцатого века, за которые их выдавали. Возможно, американцев в шортах с бутербродами и колой или бродяг с мешками, сидевших вокруг, не интересовало, что это – бывшая абсида разрушенного кальдариума [9] Кальдарум – отделение горячих бань в комплексе древнеримских терм. эпохи заката Империи, но они служили своеобразным мерилом времени и пропорций. И хотя я ничего не знала о нем, Флорин мне тоже стал казаться мерилом или даже знаком нашего времени.

– То, что чужак когда-то управлял Римской империей, было нормальным делом. В том Риме иностранец не был таким изгоем, как в Риме сегодняшнем. А я вот вряд ли смогу сделаться мэром Рима.

– Да уж, а рабы? Они ведь всегда оставались чужаками.

Первый день в школе после долгой болезни. Свитер, в котором разрешили сидеть, пах (или вонял?) вчерашними банками. Натянула его на голую леопардовой раскраски спину сразу после. Очень красивый, модный, индийский, в сине-красную клетку, с молнией на груди. Подарок отца. Нет, он не покупал, на его деньги. Все равно. Проходили рабство в античном мире.

Слова учительницы истории уже давно затерялись в прошлом, но сейчас вдруг выплыли, прилетели из космоса, и прямо на них записывался голос Флорина:

– Рабы не обязательно были иностранцами. Сплачивала территория, а не какая-то абстрактная на то время идея национальности. Экспансия требует минимальной политкорректности. Иногда она может походить на мультикультурализм. Не иностранцам самим по себе, а тем, у кого не было гражданства, приходилось туго. Так что свободные иностранцы в надежде на его получение порой сами продавались в рабство.

Он говорил так, будто поверял мне самые сокровенные чувства, а не размахивал флажками собственной эрудиции. Так дети показывают закопанный секретик. Мы смотрели друг другу в глаза. В его, согревшихся сейчас до серо-зеленых, стояли стволы деревьев, передвигались фигуры, летели щепки, пахло смолой. Но пробегала тень, светлый слой цвета подергивался клубящейся дымкой. Там, в строительной пыли, среди недостроенных стен, он сидел на земле, держась за сперва вцепившуюся в него, а потом еле сжимающую руку.

«Лучше бы это был я, – говорил его взгляд, и, сгущаясь, серый туман застилал радужку, бледнил зрачок. – Как я мог это пережить?»

Напрягаясь, я тщетно пробовала считать обрывки странных образов и вернуть его в более мне понятное сегодня:

– Овощные магазины скуплены бангладешцами и египтянами, Чайна таун пожирает новые кварталы, подбираясь все ближе к сердцу города, хотя вообще-то толком никто не знает, где именно оно располагается и есть ли оно вообще. В современном Риме не меньший мультикультурализм, чем в античном.

Флорин пренебрежительно собирал кожу на лбу. Широкие брови поднимались двумя тимпанами. – Он и сам был рабом и знает, что в древнем рабовладельческом обществе рабы обходились чуть ли не дороже, чем сейчас. То, что я вижу, – просто верхушка айсберга.