Роман Лошманов - Via Roma

***

С поэтом Олегом Дозморовым в один из вечеров мы заспорили вдруг о хороших и плохих стихах. Наверное, я сказал о каких-то стихах, что они плохие, а Олег не согласился совсем: «Что такое плохие стихи? Не бывает плохих стихов. Бывают стихи неудачные, не получившиеся». – «То есть плохие». – «Нет-нет». – «Вспомни раннего Лермонтова, который переписывал Пушкина почти целиком, разбавляя своими плохими добавлениями». – «Это слабые стихи, не плохие. Стихи не могут быть плохими». – «Слабые, то есть плохие. Ведь хорошими же стихи бывают? Значит, могут быть и плохими». Ещё я вспомнил «Цех поэтов» – пусть мне не близка манера таким образом учить писать стихи, но у Гумилёва была хорошая средневековая идея: чтобы показать, что ты поэт, надо сделать шедевр, законченную работу, про которую можно сказать, что она хороша. Но Олег всё-таки не соглашался с моей категоричностью, и мы незаметно увеличили горячность нашего спора до такой громкости, что остальные за столом даже ненадолго замолчали, оборотившись к нам: всё же сидели мы в хорошем ресторане, пили хорошее вино, и общий разговор шёл совсем о других вещах.

Я оказался там случайно, и не знаю ничего об этих городках, кроме того, что там увидел, – ни истории, которая у них длинная, ни того, как и чем они живут сейчас. В Канале, знаю, есть винодельни, они изготавливают игристое асти и красное вино барбера. Там я видел пробки для игристого, широкие и ровные цилиндры, совсем не похожие на то, что потом вынимают из бутылок, и видел закрытые пивными пробками бутылки с дозревающим вином. В ресторане с видом на квадратную кирпичную кампанилу была череда из полутора десятков блюд, всего по кусочку, а официантку с хриплым лицом я встретил на следующий день в Турине: число современников велико, но не безгранично, мы все так или иначе знакомы. Городок был пуст, время было обеденное, всё закрыто, сентябрь, но жарко. Запомнились два стенда с некрологами – мне понравился этот объединяющий жителей обычай. Такой же стенд я увидел и в Альбе, узкие улицы которой были полны туристов. Там я купил шоколадные конфеты с красным перцем и спагетти с крошками трюфелей. На площади, вымощенной булыжником, видел полицейского на велосипеде, подъехавшего к спортивному автомобилю и упрекнувшего водителя за неправильную парковку. Под конным памятником патриота (их, конных патриотов, как я понял, в Италии много) сидели, сложив руки на животе, бодрые старики. Всё было упорядочено, размерено, установлено – это были настоящие городские города, и это было для меня удивительно, я впервые был за границей. Может быть, дело просто в том, что люди живут там очень давно; по крайней мере, мне хочется верить в то, что это вопрос только времени. Между городами – крутолобые виноградные холмы, огороженные каменными стенами кладбища и придорожные часовни с богородицами и искусственными цветами – как они называются, эти часовни?

В Севастополе мы спали под пододеяльником, сшитом из двух детских в те времена, когда со взрослыми пододеяльниками были проблемы. Смотрели с балкона на белые многоэтажные дома, угадывая в пепельной дымке горизонта серое море.

Самое интересное в этом городе люди – те, что устраивают митинги у памятника Екатерине Второй, плещут на место мемориальной таблички синюю краску, пишут на своём «Опеле» объявление «Оторву от сердца», называют магазин «Приветливым», а агентства недвижимости – «Компромисс» и «Золотые россыпи», придумывают рекламы «Бар «Обжора» – изысканный вкус» и «Камо»: любимый город может есть спокойно» и озаглавливают автовокзальный туалет «Санитарно-гигиеническим комплексом». Собакам здесь говорят: «Бэличка, ты меня напрягаешь», а знакомых приветствуют: «Сколько лет, зимой ни разу!»

Ещё вот какие были случаи.

Великобёдрая женщина в панаме, свисающей с её головы, как сама женщина свисает со складного табурета, громко зазывает на Графской пристани на морские прогулки: «Божественная морская прохлада!» – а заинтересованных подзывает: «Подойдите ближе, у меня ноги болят».

Между сосен по иссушенным дорожкам проспекта Генерала Острякова, где руккола растёт сорняком, так что лучше называть её гусеничником, навстречу женщине шли бабушка и внучка. Женщина и девочка задели друг друга, и на землю упало мороженое в вафельном стаканчике, так что у ошеломлённой девочки осталась в руках только плёночная упаковка. Женщина остановилась и сказала: «Ребёнку тоже надо смотреть. Сейчас я тебе денежку дам», – и дала из кошелька несколько денег.

Маршрутное такси, называемое здесь «топиком», подъезжает к остановке (а останавливается оно только «в оборудованных местах»: «остановок «Автостоянка», «Проём», «Конец забора», «У знака «Севастополь» НЕТ»). Водитель, молодой загорелый парень в больших чёрных очках, будит гудком спящую на скамейке старушку. Та с трудом встаёт, передвигается в носках, кидает впереди себя тапки и палку. Одна тапка падает под автобус, и она её долго достаёт. «Бабушка, за мной сейчас все встанут, давайте быстрее», – говорит водитель ласково и терпеливо.

«Знаете, зачем на дорожку присаживаются? – говорят нам на прощание. – Потому что за путешествие в организме отвечает попа». «Я такую пахоту – не принимаю!» – отзывается телевизор из гостиной.

Сверившись с расписанием, мы решили, что добраться до Бахчисарая на утренней электричке получится быстрее и дешевле, чем на рейсовом автобусе. Мы едва на неё успели: купили билеты, проскочили через турникеты, подгоняемые перронными контролёрами, вскочили в последний вагон. Доехав до Инкермана, поезд встал и встал. По соседнему пути, устанавливая собственное, длинное, как рельсы, которые он нёс, время, перемещался по сантиметрам туда и сюда ремонтный состав. Мелкий туманный дождь разошёлся, вырос в тяжёлый ливень. За пустынным вокзалом слышался шум автомобилей, мелькали красные пятна «Икарусов». Платформы с рельсами расстилались, выдвигались, вытягивались, протяжённые, осуществлялись. Через полтора часа, когда поезд должен был быть за Бахчисараем, он тронулся – и слева раскрылось удивительно близкое море. Мы осторожно объехали узкую бухту под пещерным монастырём, пробрались наконец на быстро сохнувший простор.

Маршрутка за маршруткой отходили от бахсчисарайского вокзала набитые. Мы уместились в пятой или шестой, выгрузились наугад и очутились в перенаселённом, как маршрутка, дворце. Дворец был светел и ярок, как плодоносящий сад в ясный день. От него мы шли мимо щедрых садов по пыльной сужавшейся дороге к лесу, а потом по лесу – к Чуфут-Кале, мимо православного изобилия, можжевеловых массажных приспособлений, эфирных масел, пучков лаванды. Поднявшись к городской калитке, встретили у кассы бородатого молодого иностранца с рюкзаком, которого видели на дороге перед собой. Он спорил с кассиром, которая утверждала, что в самом начале пути было предупреждение о плате. Он не стал платить и тем же бодрым шагом, каким поднимался, стал спускаться без внешнего сожаления.