Роман Лошманов - Via Roma

Вечером поезд сделал первую остановку в крошечном, состоящем из двух улочек, викторианском городке Майкисфонтейне. Бывший курорт, сейчас это пример того, как сделать туристический аттракцион из ничего: в каждом доме либо музей, либо отель, либо отель, совмещенный с музеем. По главной улице (метров двести) ходит единственный общественный транспорт – экскурсионный даблдекер. Туристов зазывает в него крупный негр с трубой и в котелке. Это едва ли не самая жизнерадостная экскурсия на свете. «Сейчас или никогда! Никогда или сейчас! Шоу начинается! – бодро комментирует он неторопливый вид за окном, временами трубя в трубу своими сильными щеками и легкими. – Обратите внимание! Слева! Первая школа в нашем городе! Она же! Последняя школа в нашем городе! А теперь! Мы поворачиваем! Направо!» – и мы действительно повернули направо, точнее, развернулись и поехали обратно к станции.

Здесь есть музей транспорта: полтора десятка старинных автомобилей, паровоз и несколько вагонов начала-середины двадцатого века (я зашёл в один: ни одного одинакового купе – каждое отличается от предыдущего количеством мест (от одного до трёх), их расположением, наличием или отсутствием умывальника и другими деталями). И есть музей всякой всячины, где собраны, наверное, все вещи, которые когда-либо бывали, но вышли из употребления в Майкисфонтейне: наряды времён англо-бурской войны, зубоврачебное кресло, пуговицы, пузырьки, клещи, гвозди, разного рода мочеприемники и ночные горшки, внушительная коллекция фотоаппаратов (одних только «леек» не меньше десяти). Масштаб собирательского таланта Дэвида Роудона, основателя музея (он же владелец Майкисфонтейна) оценил бы Илья Кабаков.

Я полюбовался напоследок деревом, на котором качались гнезда ткачиков, и отправился в купе переодеться: вскоре должен был раздаться гонг, приглашающий к ужину. А на ужине женщины обязаны быть в вечерних платьях, а мужчины – в костюмах с галстуками (для поездки мне пришлось купить и галстук, и костюм, потому что ни того, ни другого у меня не было, не ношу). Джон пощупал рукав и сказал: «О, меринос!» Я сказал: «Наверное». Он посоветовал обязательно попробовать филе спрингбока. На вкус мясо антилопы напоминало скорее печень. После ужина, когда совсем стемнело, я отправился в последний вагон, на смотровую площадку.

Над землёй нависало глубокое и холодное чёрное небо с необъятной сияющей шалью Млечного Пути, по которому, казалось мне, можно было провести рукой, и незнакомыми созвездиями, сиявшими, как алмазы. Слева от Млечного Пути распростёрся огромный Южный Крест.

Настоящие алмазы мы рассматривали на следующий день, когда поезд добрался до Кимберли, бриллиантовой столицы страны (перед ним была река Оранжевая, которая оказалась зелёной). На станции из поезда выгрузили престарелого пассажира, который не выдержал поездки; его увезли в больницу.

Главное место Кимберли – первая открытая людьми кимберлитовая трубка (она, как и все остальные, названа в честь города). Когда-то на её месте высился небольшой холм, который за несколько лет превратился в самую большую яму, вырытую человеческими руками. Она так и называется: Big Hole. Сейчас это отверстие, из которого было добыто почти три тонны драгоценных камней, представляет собой грандиозный памятник человеческой жадности: полкилометра в диаметре, двести сорок метров глубины (часть засыпана отработанной породой, сверху глубокое зелёное озеро), на голых склонах растут деревья. Рядом музей бриллиантов: снаружи старательская техника и приспособления вроде туалетной железной бочки с седалищем сверху, внутри экспозиция с копиями знаменитых бриллиантов и магазин с настоящими; выдающихся среди них нет – те продают на экспорт. Не помню, услышал ли я это от гида или вычитал после, но вот факт: старатели не сразу поняли секрета кимберлитовой трубки и того, что кимберлит – алмазосодержащая порода. Они строили из него дома, и позднее почти все эти первоначальные здания были разрушены: в стенах находили драгоценные камни.

После Кимберли нам обещали озеро Камферс-Дам, где живут десятки тысяч фламинго. Пассажиры собрались на открытой площадке и ждали их появления с нетерпением. Вот, наконец, оно показалось, всё в розовых птицах. Все бросились фотографировать, а когда озеро осталось далеко позади, на смотровую площадку выбрался человек с камерой, вооруженной объективом размером с ручной пулемёт, поставил её на одноногий штатив, со скоростью опять же пулемёта сделал сотню снимков и спокойно ушёл, оставив пару шуток.

Вечером я сидел и подписывал открытки с поездом в последнем вагоне, когда окно рядом треснуло от брошенного камня. «Это дети. Простите», – сказал бармен и задёрнул окно занавеской.

Наутро мы должны были остановиться на станции Центурион. На ней к составу прицепляют для торжественного въезда в Преторию паровоз; он мог бы везти поезд и всю дорогу, но в ЮАР не так много угля и дров. До времени, указанного в расписании, оставался примерно час, когда поезд встал и стоял, словно ожидал чего-то важного. Я сидел в купе, глядел в окно, поглядывал на часы. Наконец, решил выйти и посмотреть, чем заняты другие пассажиры. Оказалось, все покинули поезд: это и был тот самый Центурион. Они фотографировались на фоне гордого блестящего паровоза. Он разводил пары и готовился к отправлению. Из пробегавших мимо жёлто-серых электричек махали руками южноафриканцы.

Мы проезжали мимо цементного завода где-то между Йоханнесбургом и Преторией, когда пожилой джентльмен-африканер, стоявший со мной на обзорной площадке, спросил меня, чем я зарабатываю на жизнь. Перед поездкой нас попросили не говорить, что мы журналисты, чтобы не смущать отдых пассажиров. И я сказал то же, что Джону и Фионе: «Я писатель». Он в свою очередь оказался промышленником, осведомлённым, что именно за завод мы только что видели.

На вокзале в Претории нас ждали с табличкой «Русские журналисты». Так всё открылось. Джон сказал: «Журналисты, значит». Но они с Фионой не обиделись, мы до сих пор переписываемся. Старшего их сына я встретил несколько лет спустя: он занимался маркетингом колбасной фирмы из Йоханнесбурга и приехал в Москву на продовольственную выставку. Недавно он женился на дочери габсбургской принцессы, которая приехала работать врачом в Йоханнесбург. А Джон теперь гордится своим внуком Карлом.

***

Расположенный совсем рядом с Преторией Йоханнесбург (местные называют его Джобург, Joburg) – чуть ли не единственный мегаполис (восемь миллионов жителей) мира, который возник не у воды: ни моря, ни крупных рек и озёр поблизости нет. Он возник на золоте и благодаря золоту. До сих пор в городе много длинных и ровных желтоватых холмов (они так и называются – yellow hills), напоминающих гигантские насыпи: это отработанная золотоносная порода. Сейчас её снова пускают в дело, потому что современные технологии позволяют выбирать ещё больше золота. Вообще этого металла здесь много, но в каждой тонне породы содержится всего девять граммов, поэтому дешевле перерабатывать отходы, чем добывать его из шахт, глубина которых достигает уже двух километров.