протоиерей Алексей Мокиевский - Незавершенная Литургия

– Скажи мне, а коли побежит этот поп, мы можем стрелять?

– Чтоб не сбежал?.. Думаю, можем.

– Так, может, пусть он побежит, а мы его и шлепнем.

– Как это «пусть побежит»?

– Ну, вроде как он попытается скрыться, а мы…

– Ты чего это удумал?!

– Посуди сам. Раз он враг, что мы будем с ним возиться? К стенке его, и все дела. А нельзя так, то при попытке к бегству…

– Нет уж, пусть его народный суд судит. Пусть в каталажке вшей покормит, там ему бороденку остригут, макушку побреют, научат трудиться на благо Родины. А то привык, мироед, к подношениям. Рук, поди, не намозолил. Все ему подай да принеси. Разъелся, паразит, брюхатый, поди, как баба на сносях…

– Так ты не видел его?

– Когда б я его видел? Да они все одинаковые.

– А как, если не узнаем, который поп?

– Ну, ты загнул, попа да не узнать. У него крест на пузе.

– И все-таки. Ты смог бы попа пристрелить?

– А мне все один черт: что поп, что буржуй, что сволочь белогвардейская. У меня к ним, к контрам, нет пощады. Было их время, а теперь моя власть…

«…властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю ти, чадо, вся грехи твоя, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь». – Священник накрыл епитрахилью голову последнего исповедника и наложил крестное знамение. Этим последним был пономарь. Он был одет уже в стихарь. Старинный дар неких благодетелей из дорогой листовой парчи – его торжественное одеяние было уже изрядно поношено, но крест на спине, вышитые золотом спереди на плечах крылья горели огнем и выглядели будто новые. Это было любимое облачение покойного отца диакона, теперь, кроме пономаря, его надеть было некому.

Отец Георгий вошел в алтарь и встал у престола. Перед глазами на аналое был раскрыт служебник с крупными буквами. Служил батюшка часто и литургию знал наизусть, но книга неизменно лежала перед ним как гарант его безошибочного служения. В алтаре было светло. Необычное в это время года солнце радовалось празднику и сквозь решетчатые окна проникало во святая святых . В снопах солнечных лучей клубились завитки кадильного дыма. В наступившей тишине батюшка едва слышно читал «Царю Небесный…» с воздетыми руками, подняв глаза на Спасителя. Восстающий из гроба с хоругвью в руке, Христос благословлял служителя пробитой десницей.

Божественная Литургия, которую в народе попросту называют обедней, – великое служение, свершаемое с привычной обыденностью. Тысячи священников по всей Руси Православной ныне приготовили хлеб и вино, чтобы при содействии Духа Святаго претворить их в Тело и Кровь Христа, принести Господу бескровную жертву во спасение всех живых и мертвых. И здесь, в этом таинстве Евхаристии, как бы ни велика была роль священника, главным совершителем чуда является Бог.

«Слава в вышних Богу…» – творил молитву отец Георгий. Его наставник, пожилой архиерей, как-то говаривал ему: «Когда служишь литургию, делай это так и относись к служению так, будто это твоя последняя литургия. Здесь не должно быть привычки или только формы служения. Здесь надо гореть молитвою. А то так можно и обезьяну выдрессировать служить, но только не будет это Литургией, а сплошной театр, если не цирк. На то ты и поставлен у престола, чтобы литургисать с пламенною верою в сердце и этим пламенем зажигать сердца людей».

«Господи, устне мои отверзи, и уста мои возвестят хвалу Твою». – Отец Георгий поднял с престола тяжелое, обложенное серебром с эмалями Евангелие, поставил его вертикально и склонил к нему голову. Холодный металл оклада коснулся лба. Замерло все вокруг. Воцарилась звенящая тишина. В эти несколько мгновений перед мысленным взором священника проносились лица людей с их распахнутыми душами, строгие лики святых на храмовых образах и, почему-то, «адамова голова» – череп праотца со скрещенными костями, из храмовой Голгофы. Казалось, время остановилось.

Воспрянув от сиюминутного забытья, священник выпрямился, поднял двумя руками Евангелие и, начертав им крест поверх антиминса , громко возгласил: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веко-ов». «Амии-инь», – протяжно отозвался клирос. Литургия началась.

– Меня бабка в церковь водила. В детстве. А потом случай один с ней приключился. Однажды во время службы кто-то пальтушку ее старую унес. Ну, украли, стало быть, пока она молилась. Она сильно тогда возмутилась, осерчала на это и перестала в церковь ходить. И меня не пускала…

– Из-за пальто?

– Да нет же. Она так не жадная была. Жили бедненько, но не жаловались, и если кому помочь, то не отказывала бабка. Милостыню всегда подаст. Ее возмутило то, что в церкви, где учат – «не кради», ее обокрали такие же, как она, богомольцы.

– У них это завсегда так – учат одному, а как до дела, так другое. Видел я одного попа, который во время поста курочку жареную трескал. Я ему: «Как же это вы, дескать, поста не придерживаетесь?» А он мне: «Пусть постятся те, у кого денег нет».

– Да, нет им веры. Дурят простой люд, а сами живут припеваючи. А те, дурачье несознательное, и радехоньки лбы в церкви разбивать.

– Погоди немного, вот мы церкви скоро все закроем, попов всех ликвидируем, как паразитический класс, наладим антирелигиозную агитацию, и тогда народ образумится. Не в царство небесное будет стремиться, а здесь, на земле, будет строить себе рай, на основе всеобщего равенства и братства.

– С ними нам коммунизм не построить, они так и будут нас тащить назад. Надо бы поскорее с ними разделаться. Только как бы это людям объяснить, что это для их блага, для блага трудового народа мы всю эту нечисть выкорчевываем. Они-то к попам привыкли, еще и защищать бросятся.

– Прям так и бросятся. Надоели эти мироеды всем честным людям хуже горькой редьки. Дай им волю, так они и сами их порвут. А старухи, что в церкви стоят, – что с них толку, их не переделаешь. Ну, повоют, погомонят и стихнут. Может, прихвостни поповские и найдутся. С такими разговор короткий – дуло в ноздрю, и язык прикусят.

Отзвучала мирная ектения , запели антифоны, за ними «Паки и паки», и вот уже священник открыл царские врата на вход с Евангелием. Запели блаженны. Пономарь возжег свечу на выносном подсвечнике. Оживился церковный люд, кто-то крестился, кто-то, кряхтя, поднимался с лавки, притихли особо говорливые, дети вытянули худые шейки. Батюшка поднял тяжелое Евангелие на уровне лба и, не спеша обойдя вокруг престола, вынес святую книгу в драгоценном окладе через боковую дверь. Пономарь предшествовал ему со свечой, сгорбившись и шаркая ногами по солее. Поступь же священника была величава и торжественна. Этот короткий путь он всегда проходил с особым достоинством, раньше ему не доводилось выносить Евангелие, обычно на службе это дело диакона, но с тех пор, как его не стало, отцу Георгию пришлось переучиваться на новый лад, учиться совершать литургию в одиночку. И этот момент – вынесение Евангелия – ему особенно нравился. Остановившись против царских врат, батюшка прислонил Книгу к левому плечу, благословил вход, а затем двумя руками высоко воздвиг Евангелие и, осенив им врата, возгласил: «Премудрость, прости».