Сергей Кузнечихин - Блюститель. Рассказы, повесть

В кабинете у дядьки сидели посторонние, и Хангаеву пришлось ждать минут пятнадцать, а может, и дольше. Несколько раз он собирался уйти и отложить разговор на другой день. Собственно, и говорить-то было не о чем. Всего и дел – отдать долг. И он бы ушел, если бы верил, что деньги смогут продержаться до другого дня.

– Как дела, Ганс Моисеевич? – спросил дядька, отпустив посетителей.

– Получку сегодня давали. Должок принес.

– Возьму, когда принес. Только надолго ли?

Хангаев понял намек, но промолчал. Ссориться с дядькой Намжилом он не хотел. У него бы и язык не повернулся.

– Ехал бы ты, однако, домой, парень. Делом бы занялся. Сестра бы тебе невесту в улусе нашла. Я, когда летом в отпуске отдыхал, таких невест подсмотрел, красавицы выросли – пальчики оближешь. Эх, где мои семнадцать лет и правая рука! Не оставь, однако, все это на фронте, – неужели бы я здесь брюки просиживал. Да ни за какие деньги! Разве здесь место настоящего мужчины?

Хангаев приподнялся со стула и положил перед дядькой долг, но тот сердито дернул культей и продолжал:

– Живи как знаешь. Самому скоро тридцать лет. Но если оставаться на заводе, тогда надо и специальность хорошую получать, так я, однако, думаю, Ганс Моисеевич.

– Мне и на складе неплохо. Все время на людях. По имени-отчеству называют. А денег всех не заработаешь. Вот если бы ты милиционером меня устроил. У них работа чистая, в галстуках ходят, и зарплату, я слышал, им прибавили.

– Я тебе не про зарплату говорю, а про специальность.

– Я пошел, дядя Намжил, некогда мне. Спасибо, что выручил.

Дядькины разговоры он слышал уже много раз. Знал, чем они начинаются и чем кончаются. Говорились, может, и правильные слова, но ему они не подходили. Что он не видел в своем улусе? Каких настоящих мужчин или – еще смешнее – красивых невест можно там встретить? Да и откуда старому однорукому дядьке знать, что такое красота! Конечно, на войне могли попасться ему польки или венгерки, но сколько времени прошло с тех пор. Старикан, однако, и не помнит их. И красота теперь другая стала. Вот если бы дядька на Лидию разок посмотрел – был бы настоящий разговор… Только и здесь Хангаев не шибко надеялся, что дядька Намжил сможет оценить новую красоту как положено. Поэтому он и не пытался ничего объяснять, не переводил слова попусту.

В общежитии дежурила Вера Ивановна. Ей Хангаев был должен два шестьдесят. Вахтерша взяла трешку, дала ему сорок копеек сдачи, а когда Хангаев пошел к телефону, спросила:

– Что, Ганс Моисеевич, опять будешь гостей собирать?

– Не знаю. Наверное, нет, – быстро ответил Хангаев.

Ему стало неудобно звонить Лидии при Вере Ивановне, набрав наугад несколько цифр, он подержал трубку возле уха и ушел.

«А может, и вправду не звонить, – подумал он на улице. – Сколько можно позволять издеваться над собой? Пойду лучше в кино».

Хангаев брел по тротуару и доказывал себе, что встречи с Лидией ни к чему хорошему не приведут, объяснял (опять же самому себе), какая она нехорошая, и полностью соглашался со своими доводами.

Только и в кино его не тянуло. Скучно было сидеть в душном зале и смотреть на жизнь, которую никогда не видел вблизи. Другое дело, если бы к ним приехала Эдита Пьеха или ансамбль танца Сибири, ансамбль даже лучше – там столько красивых девушек!

К Дому культуры он все-таки завернул. Ни Лидии, ни ее подруг там не было. Хангаев прошелся перед колоннами парадного и остановился возле Доски почета. Он внимательно рассмотрел все фотографии и не нашел ни одной красивой женщины. Единственная блондинка, воспитательница детского сада Новожилова Н. И., была курносой, а курносых Хангаев не уважал. Рядом с Доской почета стояла такая же – для лучших рационализаторов. Среди рационализаторов женщин не оказалось вообще. А как было бы здорово, если бы здесь висел портрет Лидии: и лучше – цветной. И тут же Хангаеву пришла мысль: а что, если навыдумывать штук десять рацпредложений и подать половину под своей фамилией, а половину под ее – тогда их сфотографируют и поместят рядышком, на зависть всему заводу. Он вспомнил свой склад, проходы, заставленные ящиками, и пожалел, что работает не в цехе.

Потом, даже не узнав названия фильма, он прошел к кассе и встал в очередь. Конечно, можно было бы взять два билета и «лишний» предложить самой красивой девушке, он слышал, что в больших городах так делают многие парни. Но в их городишке билетов хватало на всех, особенно летом. Могло, конечно, случиться и такое, что за ним займет очередь стройная блондинка, и тогда само собой выйдет, что им достанутся соседние места. Но на место блондинки встал механик транспортного цеха. Хангаев увидел непробритую складку второго подбородка, лицо цвета непромытой моркови и оставаться в очереди ему стало невмоготу.

В магазине продавалось вино с названием «Лидия». Он несколько раз перечитал надпись на этикетке, и все время получалось «Лидия». Глаза радовались от случайной встречи с любимым именем. Он проверил на слух, и вышло еще лучше, еще нежнее. И здесь же, прямо возле входа, оказался исправный телефон. И в общежитии быстренько позвали Лидию.

«Приду, если пообещаешь хорошо себя вести», – ответила она.

Хангаев, не задумываясь, пообещал. Но когда повесил трубку, настроение сразу испортилось. Вспомнились последняя встреча, и предпоследняя, и еще несколько похожих одна на другую. Муторно ему стало, до стона муторно, от стыда и злости на себя.

Из магазина он заспешил в общежитие. Надо было приготовиться к приходу гостей.

Сосед валялся на койке и уходить не собирался, хотя и обещал ночевать у своей «вдовы». Пришлось выставлять бутылку. Пить на двоих вино с таким названием Хангаеву было особенно неприятно. Он молча смотрел на стол и ждал, когда у соседа проснется совесть, а тот повеселел и нес без остановки всякую чепуху. О чем он рассказывает, Хангаев не понимал, но с каждым словом нервничал все сильнее. Сосед небрежно разливал вино, а Хангаев ругал себя за то, что не догадался взять на этот случай чего-нибудь попроще: «Вермута», например, или «Варны». И еще он сердился на дядьку Намжила, который до сих пор не помог ему получить квартиру, потому что, будь у него свой угол, – все бы шло по-другому. Бутылка опустела, а сосед не вставал из-за стола, но поторопить Хангаев не осмеливался, боясь, как бы тот не раздумал уходить. Забыв, что уже полгода у него нет часов, он широко повел рукой, освобождая запястье от манжеты. Его не очень интересовало время, главное, он пытался дать понять, что надо торопиться: не хотелось, чтобы Лидия застала их вместе. Кто мог знать, какая блажь взбредет в ее шальную голову.

Когда Хангаев наконец-то остался один, спокойнее на душе не стало. Он суетился, хватался за ненужные вещи, ставил их обратно, забывал и, сделав с десяток кругов по комнате, снова тянулся к ним. За считанные минуты бедная пепельница успела постоять и на столе, и на подоконнике, и на тумбочке, и в шкафу. Доставая из чемодана фужеры, он чуть не разбил один. Это так испугало Хангаева, что он взял себя в руки. Быстренько навел порядок на столе. Достал из сетки десяток помятых ромашек, которые сорвал по дороге из магазина, и поставил их в пол-литровую банку. Не хватало только музыки, но свой магнитофон Хангаев давно продал, а купить новый никак не мог. Приходилось ждать до зимы, до охотничьего сезона, когда можно съездить домой и попросить у отца денег.