Василий Лягоскин - Дома мы не нужны. Книга шестая: В мире Болотного Ужаса

Но больше всех были потрясены, конечно же, дикари. В их болотных сказах и легендах фигура Избавителя тоже занимала главенствующее место. Но ждали ли они его так истово, как римляне? Теперь же они бросились врассыпную от дорожки, рассекшей их болота, словно гигантский клинок, не знавший преград. Только Вождь, лишившийся летучего войска, задержался, чтобы бросить взгляд, полный ненависти, на крепость. Его губы зашевелились, и Спартак, не порвавший до сих пор невидимых нитей, что позволяли ему ощущать и гнев Вождя, и его растерянность, и даже слова, услышал, как тот буквально выплюнул в болота фразу, заполненную страхом:

– Пришли! Пришли проклятые русские…

В ушах еще гремело мощное «Ура». Александра, ее Сашу, наконец-то опустили на широкую ступень перед широко открытой дверью цитадели. И к нему тут же подскочил алабай – младшая копия Малыша, на котором уже красовался ошейник его знаменитого отца. Но Саша лишь потрепал подросшего щенка за ухо, и нагнулся к чему-то, видному только ему. Это «что-то» скрылось в кулаке командира, и его лицо в один миг стало отсутствующим, чужим, страшным. Оксана первой закричала, рванулась к мужу, понимая, что сейчас, в эту минуту, может случиться что-то непоправимое. Она заколотила кулачками по груди Александра; тот «одарил» ее взглядом, полным безразличия.

– Нет! – поняла она в отчаянии Кудрявцева, – сейчас это равнодушие превратится в ярость, в безумие, и тогда никто и ничто не сможет остановить его!

Еще не проснувшийся материнский инстинкт заставил Оксану схватить руку мужа, и прижать ее к большому животу в последней, единственной надежде – что в полковнике Кудрявцеве тоже проснется инстинкт; что еще не родившиеся дети позовут его к себе, вырвут из страны страшных грез, в которую неведомое «что-то» окунуло мужа. И сыновья словно услышали мать; один из них топнул ножкой. Александр воспринял этот сигнал; сжал побелевшие кулаки с такой силой, что (поняла Оксана), будь внутри них камень, он тут же превратился бы в тончайшую пыль. И тут же с великим удивлением увидела, как меж разжавшихся пальцев любимого человека на ступень потекли серые струйки, сдуваемые ветром. А на нее смотрели такие родные; чуть виноватые глаза мужа. А потом эти глаза наполнились тревогой – за миг до того, как к самой Кудрявцевой пришло понимание: «Сейчас произойдет что-то ужасное!».

– В укрытие! В цитадель! – закричал что было сил полковник, разворачиваясь к врагу, который падал на людей, до сих пор радующихся великой победе над Спящим богом, с неба. С серого, такого чужого и неласкового неба, заполненного мельчайшей изморосью дождя. Оксана только что обратила внимание на это обстоятельство; весьма необычного – ведь только что во всю мощь прибрежной осени палило ласковое солнышко. Теперь солнца не было – совсем. Зато были какие-то летающие монстры, обрушившиеся на людей. Они были не крупнее кулачка израильтянки, но было их… Оксана, наверное, даже не знала такого числа. И они буквально облепили людей. Многих, очень многих. И все вокруг заполнил безумный человеческий вопль десятков жертв. Многие были в защитном камуфляже; сейчас эти фигуры, тоже облепленные кровососами, махали руками; всем, чем только можно было. Но что они могли противопоставить этим вездесущим тварям? Разве что тащить бьющихся в судорогах беззащитных товарищей в цитадель. Но дверь туда уже была закрыта, и это было правильно – как бы не кощунственно это не звучало. Но было на площадке другое место, не менее надежное. Оно было небольшим, не более пяти-шести метров в диаметре. И создавал эту защиту полковник Кудрявцев, широко раскинувший руки, и шептавший что-то злое и угрожавшее. Именно он позволял сейчас Оксане оставаться абсолютно невредимой, и даже отстраненно размышлять о трагедии, разворачивающейся вокруг.

В круг, о незримые границы которого бились в ярости крупные мошки, заскакивали люди, с которых гроздьями опадали, и тут же замертво усыпали своими телами пластмассовую ступень, уже мертвые кровососы. Оксану прижало к спине мужа. В животе мощно и требовательно затопали ножками сыновья, и муж, словно в ответ, натужно просипел: «Оксана, помогай!».

Неимоверным усилием Кудрявцева оказалась рядом с мужем, по левую сторону, как и полагается верной жене. Ее рост, конечно же, не позволял достать высоко вскинутые ладони Александра; но тот опустил руку, и две ладони соединились. Соединились и два взгляда, что заставило Оксану едва не закричать от ужаса. Лишь краешком души она прикоснулась к тому Злу, что изливали в бессильной ярости твари, и тот, кто стоял за ними, кто направлял их кровавое торжество. А потом в душе проснулась древняя и могучая сила, которая всегда спала в ней – еще с первой встречи с Седой Медведицей. И эта сила сплелась с могучей волей полковника Кудрявцева, выплеснулась общим вздохом-приказанием: «Пошли прочь!».

Живая туча шарахнулась от цитадели еще быстрее, чем падала на жертвы. Даже полураздавленные, издыхающие особи, что ползали по пластиковой ступени круга, беспомощно тычась в его запретные границы, сейчас, что было оставшихся сил, устремились в направлении, куда теперь показывали соединенные руки супругов. Туда, где в каких-то зарослях терялась дорога, так и не достроенная до приморского города-курорта. В этой дороге чуть не хватало до двадцати километров, и сейчас – поняла Кудрявцева – она вела в никуда. Потому что мир вокруг был чужим, бесконечно непонятным и враждебным. Даже низко нависшее небо наверху, брызнувшее сейчас зарядом крупных дождинок, словно шептало: «Уходите, я не звало вас сюда!».

– И мы сюда не рвались! – с ожесточением ответила тяжелым темным тучам израильтянка, – не рвались за этим.

Оксана вместе с Александром повернулась к телам, что неподвижно лежали на широкой ступени. Их было много, очень много, непоправимо много для города, в котором потеря даже одного человека была трагедией. Здесь же…

Раньше нее эту страшную задачу взял на себя огромный и мрачный Левин, вынырнувший из-за угла цитадели. Он шел к командиру, очевидно с докладом. Шел не прямо, не чеканя шаг – как он это обычно делал, подходя к старшему офицеру. За ломаной траекторией его пути; за противным хрустом оболочек мертвых насекомых, по которым шагал сержант и за кровавыми кляксами, в которые превращались отпечатки его ботинок, безмолвно наблюдали люди, никак не решавшиеся выйти из безопасного круга. Первым шагнул вперед, показывая, что никакого круга, и никакой опасности больше нет, сам командир. Ну, и Оксана, конечно – ведь Александр так и не отпустил ее руки.

На них и обрушил горе и растерянность Борис, так и не снявший шлема. Его глаза в открытом забрале словно кричали: «За что?!», а губы прошептали страшное: