Ян Ратапс - Шпирт

– То есть?

– Ну… когда мы переехали из Албании, я ни черта не понимал по-гречески. Отец говорил, если я не выучу язык в течение месяца, значит я бездарь. Я выучил его достаточно быстро… но вначале отвечал всем учителям на албанском. Они так злились. С тех пор и не заладилось, – я слышала собственный смех и думала, что он просто находка.

Какую-то часть меня передернуло, когда он признался, что не имеет даже среднего образования. Боже, не узнаю себя. Были бы мы в России, я бы и говорить с ним не стала. Мерзко признавать это. Но мне всю жизнь объясняли, что без диплома ты в этом мире как без рук. Папа, – вечно твердит, что это одна из самых важных вещей в его жизни – обеспечить мне высшее образование. Я должна быть благодарна. Я благодарна. И все же, некоторым вещам не научишь за партой. Например, как быть хорошим отцом.

Но Дори, он же совсем не глупый. Сам выучил и греческий, и английский, и немного говорит на трех других языках. Была бы у него возможность, думаю, он бы смог чего-то добиться.

– Скажи, ты вернешься сюда через год? Следующим летом?

Мы сели на полосатый лежак с поднятой спинкой. Я прижалась к Дори спиной, и разгладила подол малинового платья. Белый шум волн уводил меня от беседы, убаюкивая мозги.

– Пожалуйста, не жди от меня обещаний. Понятия не имею, что случится через год. Да и какой смысл приезжать в одно и то же место дважды, когда на Земле так много мест, которых ты еще не видел. Хотя… мне здесь понравилось.

– А я бы и не хотел куда-то ехать, – его губы уткнулись в веснушки на моем плече, – Я не думаю, что смогу встретить что-то еще, что меня удивит.

– Как ты можешь так говорить! – меня тряхнуло из уже привычного тепла, – Ты же не видел и сотой доли. Неужели тебе не интересно?

– Не думаю, что жизнь станет счастливее от того, что я посмотрю на иностранное здание.

– Ты чокнутый. Притворяешься первым дурачком в округе, а на самом деле думаешь такие вещи.

– Все мечтают уехать. Неважно, где ты находишься, пусть даже в самом роскошном доме, в самом богатом месте. Люди мечтают оказаться там, где их нет. Но ничего не меняется. Надо менять себя, а не место, – он подумал, и добавил, – Если, конечно, ты уезжаешь не за работой.

Почему-то рядом не было ни души. Зря люди так мало времени тратят на то, чтобы любоваться закатом. А может и не зря, ведь так нам удавалось разделить берег на двоих.

Где-то за выступом Херсониссоса солнце падало в яму горизонта. Величественно, не зная никакой суеты.

– Я хотел сказать кое-что, перед тем, как наступит завтра, – он выставил перед нами ладонь, и стал загибать пальцы.

– Раз – мне давно не было так легко, как с тобой. Два – я уверен, что не смогу работать, когда ты уедешь. Ну, как минимум пару часов.

Я рассмеялась, хотя к горлу подступал комок.

– Три – ты одна из самых красивых девушек, каких я встречал. Четыре – мне кажется, будто я знаю тебя давно.

На указательном пальце голос Дори затрясся, и я испугалась.

– Пять – я думаю, что влюбляюсь в тебя, – выпалил он обвинительным тоном.

Эта арифметика сбила меня с толку. «Ты сумасшедший? Ты точно сумасшедший. Этого просто не может быть. Ты же сам говорил, когда мы встретились, что был влюблен лишь в пятнадцать лет, и то, в девушку со своей родины. И что для всего остального у тебя здесь хватает веселья. Что я наделала…»

– Не говори так, – я чувствовала, как краснеет мое лицо, как через минуту опухнут веки. Мне не хотелось, чтобы он видел все это, какую-то снисходительную жалость к нему, и ко всей ситуации в целом. Я вырвалась к воде, и стала шагать вдоль берега, не глядя по сторонам.

Он подошел, аккуратно тронув мои плечи.

– Пожалуйста, не плачь. Я прошу тебя, шпирт…

– Ты думаешь, ты единственный, у кого есть чувства?! – закричала я, обернувшись. Мне самой было неясно, вопрошала ли я о любви, или о переживаниях в целом. Захотелось поколотить его глупую обреченную голову. Вместо этого я стала бить его кулаками в грудь. Чтобы заглушить свой стыд за то, что сначала обратила внимание не на него, что все так выходит, что я оставляю его, причиняя боль, что все это складывается так нелепо, будто мы шестиклашки.

Шумное море беспокоилось рядом, и он меня обнимал, и его кроссовки намокли.

Я сказала «пошли в Гелиотроп». Мы взялись за руки, так, как это делают пары – пальцами, и, молча зашагали, переваривая мелькающую толпу покрасневшими зенками.

В ту ночь я оставила ему засос на шее. Мы стояли посреди спящей улицы.

Он попросил меня сделать это на память. А после я шла в свой номер и думала о том, кого должна любить я. Как должна любить я. Как все должно было быть в моих представлениях. Все не то. Но ведь никто еще не любил меня так, со слезами на глазах. В последний раз за ночь я утерла лицо, встретив испуганный взгляд темнокожего парня, проходящего мимо.

Цветные и легкие платья были давно прижаты друг к другу. Сувениры и пара бутылок шнапса покоились среди ровной груды белья, уложенной в наш багаж. Чемодан Катерины, готовый в любую минуту разойтись по швам, напоминал мне хлопушку.

– Давай, в последний раз посидим на нашем балкончике?

– Конечно.

Под уже привычный вой цикад, мы разглядывали местность. Голубой парашют со звездами еще не появился на горизонте. Слишком рано.

– Знаешь, я буду ужасно скучать по этой комнатке. Мне нравится простота. Белые стены, темное дерево, и узкий балкончик. Что еще нужно?

– Да… А мне не забыть как мы подшучивали над Людмилой, вот это был настоящий угар, – Катерина глотнула смешанный с колой виски из стакана, взятого в ванной комнате.

Я прыснула. Бедная женщина! Выходя на соседний балкон подышать, она каждый раз притаивалась, подслушивая наши беседы. Мы решили, что не стоит ее разочаровывать – на ходу выдумывали такую чушь, какая не снилась сценаристам дневных сериалов:

– Она сказала, что он ей противен, и у них разница в возрасте в двадцать пять лет! Тогда почему у них двое детей. Объясни мне? – намеренно громко возмущалась моя сестра.

– Ах да, – кивала я, будто точно знаю, о чем идет речь, – у нее же родились близнецы. Как их зовут, напомни еще раз?

– Одного зовут… Марко!

– А другого?

– Другого – Поло, конечно, – Катерина душила свой смех в кулаке.

Мозги гремели карнавалом из впечатлений. Но на поверхности, словно листик, упавший в воду, мелькало лишь одно имя, одно лицо.

– Боже, – я очнулась от размышлений.

– Что?

– Вспомнила, что снялась в какой-то рекламе. В Малии, в первый раз, когда мы танцевали на дороге, полной людей.

– Ха-ха-ха! Точно, и правда. Ты что-то говорила на английском, ведь так?

– Да… Вылетело из головы, какую фразу. Там был большой темнокожий парень, который кричал мне в ухо текст. Но когда они включили свет, помню, он упомянул, что мы с тобой из России.