Илья Плахута - Черный Пес

© Илья Плахута, 2015

© Илья Плахута, дизайн обложки, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Я стоял возле небольшой проезжей части, по которой в данный момент никто не проезжал – все были во власти выходных дней, долгожданных, выстраданных постоянной работой или нытьем от ее отсутствия. Как ни странно, выходные дни были сладостны своим ничегонеделаньем не только для людей работающих, но и для вечно отдыхающих – лентяев, отдавших свою жизнь служению какому-нибудь древнему богу алкогольного пристрастия, праздности или разврата, например, Вакху, про которого я читал в старой книжке, подаренной мне дедушкой. Таких лентяев в окрестностях было немало, что служило пищей для вечных пересудов и споров между жителями – даже простая праздность здесь считалась пороком.

На дороге никого не было, поэтому я мог безнаказанно ходить по ней, бегать, прыгать – хоть ползти, словно калифорнийская гадюка, или ходить колесом, как цирковой гимнаст. Меня прельщала та свобода действия, тем более, что касалась она непосредственно того места, где жизнь была строго регламентирована огромным количеством правил, среди которых моим самым не любимым стало пристегиваться. Отец всегда заставлял меня пристегиваться, как только мое тело пересекало границы двух разных, по своей сути, миров – внутри машины и за ее пределами – и оказывалось в его старом «Плимуте». Отец очень любил порядок и безоговорочное послушание. Мое нежелание следовать его строгим, но, по его же собственным словам, справедливым правилам, к тому же подкрепленным общим законодательством, делало из меня «совершенно непослушного и отбившегося от рук ребенка, заслуживающего хорошей трепки». Но до последней дело так никогда и не доходило, благо я достаточно рано научился признавать свою неправоту, виновато опускать голову и просить прощения за свои нарушающие порядок действия. Хотя это мне ничего не стоило – я был заядлым нарушителем-рецидивистом, и родителям часто не хватило сил и нервов напоминать мне в очередной, уже энный раз, что я натворил и как меня следует за это покарать.

Пустая дорога была для меня огромным миром, который я, будучи совсем еще мальчишкой, пытался осознать, прочувствовать всю его глубину и необычность. Всегда существовала тайна, интрига на пустом шоссе, ведь ничто не было так упоительно, как угадать марку автомобиля, звук которого слышно издалека, или найти выброшенную из окна вещь. Через нас дорога шла на юг, поэтому часто можно было найти разлетевшиеся плавательные трусы или купальники; иногда попадались на глаза пустые сигаретные пачки, зажигалки, стаканчики из-под кофе. Один раз мне посчастливилось углядеть среди придорожной пыли позолоченный (возможно, даже золотой) портсигар, который я никому не показывал из страха, что взрослые сразу отберут его, так и не сказав, почему, или вовсе соврав про его ценность.

Я всегда пытался угадывать про себя, куда едут люди по этой дороге и что их ждет впереди. Я прекрасно понимал, что однажды и мне придется выйти, или скорее даже выехать на эту дорогу и уехать подальше от тех мест, что служили мне домом, кровом и местом моих приключений. Иногда я создавал себе приключения из ничего, но с одной лишь целью – убежать от скуки, зарыться по уши в прекрасный и рискованный мир неизвестного. Поэтому я не собирался впредь ограничивать себя одной лишь этой дорогой – мама часто говорила, что путей существует уйма, и за мной всегда оставался выбор, какой из них стоит выбрать, и что не всегда следует доверяться старой доброй судьбе.

Мама часто упоминала это понятие – судьба, про ее влияние на человека, впрочем, как и про действие человека – на нее. Первое встречалось гораздо чаще, чем второе, ведь очень часто и свободно люди отдавали себя во власть выбранного пути, выпуская его нить из собственных рук. Судьба многим виделась игрушкой, игры с которой были часто опасны, ведь никто никогда не получал четкую инструкцию, как с ней обходиться, как ее собирать, также как и не было общих предостережений – на руки она выдавалась каждому человеку своя особенная.

Мне иногда казалось, что мама корила себя за то, что доверилась судьбе, а не взялась совершать все самой, своими силами. Когда она говорила о том, что могло бы быть, если бы она не осталась с моим отцом, в ее глазах загорался живой огонек, и тогда она рассказывала мне, что жизнь неимоверно велика со всем своим огромным количеством возможностей, но при этом же мала, чтобы попытаться за все из них зацепиться. Ей нравилось тешить себя подобными мыслями и представлениями ненастоящей или, как говорил отец, потенциальной жизни. Из-за этого они частенько повышали друг на друга голос, но быстро успокаивались, ведь мама хорошо понимала всю глупость переживаний по несбывшемуся и призрачному.

Я любил мечтать, но в моих мечтаниях было много всего того, чего я мог себе лишь отдаленно представить, дорисовывая недостающие фрагменты в голове. Вот поэтому еще больше мне нравилось прилагать усилия, чтобы что-нибудь получить, или просто надеяться на удачу, что мне подвернется не только портсигар, но например, и какой-нибудь блокнот с записями, номерами или рисунками. Это точно стало бы для меня значимым событием, ведь число загадок выросло в несколько десятков, а, может, и сотен раз, в зависимости от толщины и заполненности этого самого блокнота.

***

Я посмотрел на наручные часы, чтобы проверить время – отец требовал, чтобы я всегда вовремя появлялся к обеду или ужину. Мне еще оставалось с полчаса этой дорожной свободы, а если подумать – даже плюс десять или пятнадцать минут, ведь отец в выходные дни возился в гараже.

Он сейчас валялся под днищем своего любимого «Плимута», который мне иногда хотелось облить бензином и подпалить – с этой машиной у меня не было связи или каких-либо приятных воспоминаний, и уж тем более не было желания считать ее чем-то родным и необходимым, как это делал отец. В гараже он сам всегда забывал про время, а мама не всегда спешила звать его на обед, зачитываясь очередным любовным романом, мамину любовь к которым отец почему-то не одобрял. Честно говоря, его самого с натяжкой можно было назвать любителем чтения: многое из написанного он считал совершенной тратой времени, предпочитая из всех печатных изданий только утренние газеты. Ему нравилось читать с утра газету, вдыхать свежую издательскую краску для печати, шуршать газетными листами, тем самым придавая себе важности. На его лице нередко читалось выражение, говорившее «Спросите меня, что происходит в нашей стране и в мире – и я вам всё расскажу!».

«Аналоговость» отца слегка меня удручала потому, что все давно уже можно было узнать из интернета, из цифрового мира, который мой отец по понятным только ему одному причинам недолюбливал и считал отвлекающим от реальной жизни.