Илья Плахута - Черный Пес

***

Пес не давал мне покоя. Я хотел исследовать его хорошенько, но времени на это оставалось катастрофически мало – я не хотел расстраивать маму и тем самым вызывать на себя гнев отца. Мне нужно было найти выход из положения, придумать какой-нибудь план, потратив на это не более пятнадцати минут: десять минут на само выполнение плана и минут пять, чтобы добраться домой вовремя, не вызвав ни у кого подозрений.

Размышляя, как быть, я подумал, что вряд ли родители могли меня в чем бы то ни было подозревать – мне двенадцать лет, курить я еще даже не пробовал, про какие-то другие неправомерные действия мне известно не много, из фильмов и иногда попадающихся в доме журналов. Отец постоянно следил за тем, чтобы я ничего «дурного» не смотрел, давал мне подзатыльник даже при произнесении слова «черт» и его производных и раз в две недели звонил с работы в школу, чтобы справиться о моих успехах. Не думаю, что ему могли рассказать обо мне что-то, что вызвало с его стороны раздражение – тем более гнев – но мне казалось, что он был мной все время недоволен, точнее я ловил его взгляд, направленный на меня, в котором любовь и уважение ко мне усердно прятались за непониманием, негодованием и упреком. Отец, по всей видимости, сам боялся, что я могу стать его копией: прожить обычную жизнь, проходить на обычную работу, провести время с теми людьми, в ком мало было интересного – лишь глупость, иногда зависть, чаще тщеславие и высокомерие, основанные на пустом месте. Именно так отцу жилось в этом мире, в котором ему не хватало новизны, интриги или небольшой, но яркой искры, способной зажечь его, вдохнуть в него огонь часто безответной любви к жизни.

Не так давно, помогая убирать по дому, я совершенно случайно натолкнулся на дневник отца. Точнее это были несколько страниц из какого-то ежедневника, с двумя десятками записей, сделанных его почерком – в этом не было сомнений. Я нашел эти записи в чулане в комнате родителей: туда я заходил редко, потому что мне на глаза, так или иначе, попадалась их кровать, ассоциировавшаяся у меня с чем-то нехорошим, явно противозаконным. Я иногда слышал звуки, исходившие из этой комнаты, и в первый раз мне хотелось побежать на помощь кричавшим и стонавшим родителям, но потом я понял, что это всё называлось сексом, о котором, кстати, уже начинали болтать мои друзья и одноклассники. Никто из них в точности об этом сексе ничего не знал, но почти каждый второй видел отцовский журнал с голой девушкой на обложке или даже целые фильмы, посвященные полностью этому странному занятию. На страницах отцовских записей не было ровным счетом ничего такого, что могло быть хоть как-то связано с сексом, но там были его переживания, его чувства, часто перемешанные с разочарованием от жизни. Он мечтал о другом, когда заканчивал школу, он думал иначе, когда оканчивал университет, он был другим до того, как женился на маме. Нет, отец был, в общем-то, доволен, но абсолютно не в той степени, в какой ему этого хотелось.

Вот почему я не хотел лишний раз тормошить мирную атмосферу в семье, не хотел расстраивать обоих родителей. Я оглядывался по сторонам в поисках подсказки для осуществления моей затеи с большим черным псом – я собирался его спрятать, укрыть от чужих глаз так надежно, чтобы потом, придя в эти окрестности, только я мог его найти. Я вспомнил, что недалеко от проезжей части находился выход старого коллектора, поросший травой, будто застывший в том времени, когда он еще был кому-то нужен. Он почти весь порыжел от неутомимой ржавчины – вот уж у кого следовало поучиться работе. Я не знаю, почему им перестали пользоваться: скорее всего, теперешние специалисты предложили новую идею, которая смогла затмить старую идею их предшественников. Так всегда бывает, ведь время не стоит на месте. Правда, всё равно существенно нового ничего так никто и не придумал: всё крутилось вокруг уже давно известных и исследованных понятий, и при появлении какой-либо новизны ее тут же клеймили, как слегка доработанные старое. Я считаю, дело не в старости и не в новизне – дело в отношение к таким вещам, в равном уважении как к давно известному, так и плохо изученному. Сколько раз мне приходилось наблюдать, как друзья с пеной у рта доказывали друг другу вещи и понятия, не требующие никаких доказательств, которые нужно принять такими, какими они есть.

Однако же, понимание и принятие, то есть, скорее даже, примирение, приходят только с возрастом, да и то только тем, кто хочет понимать и осознавать, а не оставаться в тени мрачного невежества, которое, несмотря на огромное количество информации вокруг, только усилилось со временем, окрепло и не собиралось сдавать свои позиции просветительству.

***

Я хочу быть другим.

Я хочу быть умнее.

Я хочу быть тверже в своих убеждениях.

Последнее давалось тяжелее всего, ведь каждый, кто знал о моих этих желаниях, старался поставить мне палки зависти и недопонимания в колеса моих личных устремлений. С остальными желаниями проблем практически не возникало – я умел отличаться от остальных детей, или даже так: я умело отличался от остальных детей. И вот зная все это, я изо всех сил тащил за своей спиной большущее черное животное. Ухватившись за его задние лапы, я пытался двигаться равномерно, чтобы не стереть часть животного об асфальт, чтобы кровь не сочилась на дорогу и все ради одной цели – чтобы никто ничего не знал.

***

Исследование мертвого пса я видел только как самостоятельное занятие, без привлечения кого-то извне, пусть даже близких друзей. Они могли всё рассказать родителям, и это могло значить для меня только одно, и поэтому было недопустимо, – я получу трепку, и в этот раз могло случиться так, что трепка будет настоящая, потому что собранные негативные эмоции родителей могли выплеснуться за край, и история с черным псом как ничто другое могла этому поспособствовать.

Так или иначе, дело шло к моему наказанию, которое откладывалось на неопределенный срок, но это меня оп какой-то причине не пугало. Это в любом случае рано или поздно должно было случиться: я должен был понести наказание, я это прекрасно понимал – детей необходимо иногда наказывать, иначе они почувствуют очень рано полную безнаказанность, подогреваемую детской капризностью и своего рода высокомерием по отношению к взрослым. Другое дело, что мои родители не были поборниками насильственных методов воспитания. Но так как у меня иногда получалось прочитать чувства, проступавшие на лицах взрослых, я уже видел возможное будущее и его сгустившееся надо мной черные тучи. На лицах родителей, да и вообще других старших поколений, я наблюдал скрытность, свойственную только им: они-то считают себя хитрее детей, но никто не умеет так хорошо все скрыть от посторонних глаз, как ребенок, имеющий такую цель. Взрослые очень часто бесхитростны, и оттого страдают – всегда найдется тот, кто сможет воспользоваться наивностью или малодушием.