Сергей Архипов - Сириус. Книга 3. Принятие

Маршрут родители выбрали спокойный, через Белоруссию, и отец в приподнятом настроении духа два дня спокойно расслаблялся за рулем. Но за Невелем, в районе Великих Лук, произошла беда.

Ближе к вечеру путь их автомобилю перекрыл огромный черного цвета джип. На такой машине могли ездить только люди с большим достатком или бандиты. Из нее громко звучала популярная в этом году «ламбада». Из джипа лениво вылезли два здоровых мужика. Они вальяжно приблизились к их машине. Отец напрягся, но из салона выходить не стал.

– Глуши тачилу! – приказал один из них, на что отец удивленно покачал головой.

– Ты че, старче, не понимаешь русского языка? – неподдельно удивился второй и, бесцеремонно просунув голову в салон автомобиля, выдернул ключи из замка зажигания и бросил слащавый взгляд на Олины ноги, одетые в лосины – плотные колготки с отрезанной стопой.

От его взгляда у нее все в груди похолодело.

– Что мы вам сделали? – спокойно спросил Антанас.

– Вот дает! – не унимался второй. – Сейчас мы ваш товар экспроприировать будем. Независимость в своей Прибалтике получили? Харю наели? А мы, простые русские труженики, загибаемся в нищете!

Они оба заржали, а Антанас выскочил из-за руля. Его намерения жестко пресекли несколькими короткими ударами, и он плавно осел на асфальт, морщась от боли.

Олина мама все поняла и истерично крикнула дочери:

– Олечка, беги!

Ту не нужно было заставлять. Она трясущимися руками открыла дверь и выпала на обочину. Животный страх поднял ее с разбитых в кровь колен, и она бросилась в сторону леса. Мама выскочить не успела. Откидное сиденье, как назло, заело, и она осталась в салоне. Ее вытащили за волосы прямо через переднее сиденье. Антанас опять вскочил и, выхватив монтировку, бросился на обидчиков. Появившийся из чрева джипа третий мужчина метким выстрелом из пистолета прошиб ему голову. Выпавшая из рук монтировка глухо загремела об асфальт, а Олина мать зашлась в нечеловеческом крике. Сама Оля, почуяв неладное, хотела вернуться, но тот же материнский крик вернул ее к прежнему намерению:

– Беги, Олечка, беги!

Мужчина с пистолетом прислушался и несколько раз выстрелил в сторону леса, ориентируясь только на звуки. По-видимому, он был специалистом, и одна из пуль ударила совсем рядом с Олиной головой, расколов в мелкое крошево кору на дереве, которое, в свою очередь, рассекло кожу на лице в кровь.

Ее затрясло, но страх за родителей не давал разумно мыслить. Она интуитивно наклонилась, вжалась в землю, стараясь не привлекать внимания. Она твердо была уверена, что бандиты сейчас кинутся на ее поиски.

– Сладкая сучка была, – запричитал второй. – Жалко, упустили.

– Вам и этой хватит! – командным голосом бросил третий.

Затаившаяся невдалеке Оля слышала, как насиловали мать. Мама молчала, а Оля, осознавая свою беспомощность, гребла руками землю, до крови сдирая ногти. Позже она необъяснимо почувствовала, как тела ее родителей сбросили в канаву, и бандиты поспешно уехали на обеих машинах. Она ползком в сгущающейся темноте приползла к дороге, нащупала родные тела и зарыдала. Ее мозг отказывался верить случившемуся. Казалось, все что происходило не с ней, и стоило только напрячься, как должна была появиться мама. Ее любимая мамочка. Присутствие рядом окоченевших тел не давали разумно мыслить. Она бессознательно прижималась к их остывающей плоти.

Что произошло далее, она помнила смутно.

Мелькание милицейских огней, суета незнакомых людей в белых халатах, долгая тряска в тесном салоне милицейской машины уже не волновали ее. Самое страшное – это было безразличие людей. Жуткое леденящее кровь безразличие, с которым она столкнулась впервые.

Наутро и все последующие дни ее бесконечно допрашивали в местном отделении милиции.

– Как это могло произойти? – бесконечно задавала она один и тот же вопрос, доводя им пожилого следователя до бешенства.

– Да очень просто! – твердил он. – Это надо же было додуматься, чтобы припереться в такое время да на такой машине. Что ж вам дома не сиделось? Все бизнесом занимаются! Денег всем мало!

– Мои родители бизнесом не занимались, – тихо сказала Оля.

– А кто теперь это опровергнет? – зло прищурился следователь.

– Как мне дальше быть? – безропотно спросила Оля.

Следователь словно обрадовался ее словам.

– Как что? Давай, девонька, собирайся, прибирай своих покойничков и чеши в свою Литву.

– Как так?

– А вот так. Нам ваши националистические разборки ни к чему.

– Какие разборки? – вспылила Оля.

– Может, вы диссиденты, и на вас открыл охоту ваш этот, как его… «Саюдис».

Оля открыла от изумления рот и совершенно ничего не смогла сказать в ответ.

– Завтра мы передаем тебя сопредельной стороне. Ты гражданка независимого государства и ты – теперь их головная боль.

– Но преступление совершено вашими гражданами! – заплакала Оля.

– Доказательств нет. А вот политика советского правительства мне ясна!

– Какая политика?

– Ведь вам объявлена экономическая блокада, и граждане Литвы, находящиеся в приграничных районах, должны быть насильно выдворены обратно!

– Почему вы так нас ненавидите? – Пусть тебе дед-нацист объяснит!

Оле стало не по себе, но она твердо была уверена, что должна достойно отправить родителей в последний путь.

На это ушла вся следующая неделя. Никто ей не помог.

Экономическая блокада, предпринятая правительством Горбачева, еще сильнее расколола Литву на два лагеря. Ей, как дочери офицера оккупационной власти, отказали все инстанции, но Оля была упряма. Она продала за бесценок квартиру и на деньги от ее продажи устроила скромные похороны родителей. На оставшиеся уже от поминок крохи она сняла небольшую комнату на окраине Вильнюса и только тогда пришла в себя.

Села на единственный чемодан своих вещей посреди миниатюрной комнаты. Только сейчас покатились слезы. Беспомощная девушка внутри нее запаниковала. Впервые в своей жизни она была одна. Раньше рядом всегда были родители, бабушка, затем друзья, Сережка. Теперь не было никого. Совершенно никого, как в ледяной безжизненной пустыне, в такой неприветливой и уже нелюбимой стране.

Проплакала до утра.

Поспала.

Проплакала до вечера.

Мысли не давали покоя.

Нужно было жить.

Да, нужно было жить.

Нужно было отомстить.

Да, отомстить!

Как, кому, зачем?

Русским? Но ты же тоже почти русская, и Сережка был русским.

В том-то и дело, что был, а теперь у нее там никого не осталось. Совершенно никого. Одни кресты на кладбищах.

Она почему-то не удивилась тому, что перестала жить реальной жизнью. Не удивилась тому, что рядом с ней оказались не совсем честные люди. Она даже не удивилась тому, что оказалась среди людей, живущих не по человеческим законам. Сознание ее было затуманено и подчинено одной цели – мести.