Олег Боченин - Орёл в курятнике

– Представьте себе, дорогая, что труппа играет сорок два спектакля и в тридцати из них моё оформление. Кто ж лучше меня знает – что, где и чем нужно обновить? Пришла у нас одна из художественного училища. Вся из себя такая-растакая! И тут же, мерзавка, принялась обновлять задник гуашью по маслу! Нет, ты представляешь: задник и гуашью по маслу! Бр-р-р-р! – возмущалась она за ужином.

– Представляю, – рассмеялась Сечкина.

– Откуда? – удивилась Анна Андреевна.

– В своё время я хотела поступать в художественное училище, – объяснила Наташа.

– Да?! – брови Шутренковой взмыли вверх. – Из деревни в художку? Хм! Ну-ка, пошли!

Шутренковы жили в пригороде Приморска на станции Санаторной в частном доме, построенном ещё отцом мужа Анны Андреевны, капитаном-китобоем. К домук началу нашего повествованияуже покойныймуж хозяйки, тоже капитан и китобой, пристроил для жены мастерскую – насколько просторное и светлое помещение, настолько и холодное в зиму. На Санаторной было много санаториев и пансионатов, которым требовалась художественная продукция, те же таблички на дверях. Анна Андреевна всегда имела шабашку и муж выделил ей профессиональный угол «для художественных извращений», как говорил Антон. Сама Анна Андреевна называла свою мастерскую Эдемом. Наташа вдохнула в себя как благовоние особый запах мастерской. «Вот это жизнь!» – подумала.

Хозяйка дома была дамой, в которой миловидность сочеталась с холодностью. То или иное решали её губы: либо чуть сжатые, как перед первым поцелуем, либо растянутые в обезоруживающей улыбке а ля младенец. Ростаона была среднего, Наташе по серьги. Для пятидесяти пяти лет Шутренкова выглядела неплохо. Почти без морщин, без возрастных потёков на лице. В волосах, имевших естественный тёмно-русый цвет, не было не единой сединки. Фигура молодухи, со спины так очень аппетитно выглядела Шутренкова. Улыбалась Анна Андреевна крайне редко. Заботы одолевали. Наташе она предстала в своё наикрасшем виде.

Анна Андреевна приоткрыла одно полотно. На нём просматривалась верхняя часть обнажённой женской фигуры.

– Это кто? – спросила хозяйка у гостьи.

– Это «Рождение Венеры» Боттичелли, только цвета какие-то не такие, – сразу ответила Наташа.

– Цвета такие, какие надо, – проворчала Анна Андреевна. – Это часть декорации. Она будет освещена красным светом, потому и цвета подобраны так, чтобы в красном она выглядела как в обычном дневном свете. А ты просто прелесть, моя дорогая! Нет, ну надо же! И при этом из колхоза!

– Из рыбацкого колхоза, – поправила хозяйку гостья.

– А есть разница? – удивилась Шутренкова. – Хотя, наверное, есть, если ты так на этом настаиваешь. За это надо выпить, и не вздумай мне отказать: прокляну!

Она схватила сильной рукой Наташу и поволокла её в дом как добычу. Дом состоял из трёх комнат и кухни с санузлом. Одна половина его была бревенчатой, вторая – из красного голландского кирпича, который в начале прошлого века в Приморск завозили из-за границы местные купцы, взявшиеся выстроить центральную улицу города в голландском стиле. Ну, такая блажь была у тогдашнего губернатора. На главную улицу выходили портовые склады, фасады которых также были сложены из заморского кирпича. После революции склады снесли. Дед Антона был человеком предприимчивым и договорился с докерами, чтобы те красивый кирпич из разрушенных складов экспроприировали в пользу китобоя. Из того кирпича Шутренков-дед сложил вместе с сыном две спальни.

Поскольку у Анны Андреевны был свой угол, в котором она и жила, то весь художественный бардак концентрировался в Эдеме. В хозяйской спальне, которую после смерти мужа Шутренкова игнорировала, сохранилась старая мебель начала века, изготовленная местным мебельщиком. «И. Грыж» значилось на медных пластинках. В спальне Антона мебель была уже современная, советского производства. В общей комнате, которая некогда была залой, стоял комнатный рояль, впрочем, незатейливый, не Стэйнвэй, накрытый синим чехлом с золотистого цвета бахромой по краям. Ещё в зале был старинный кожаный диван, обеденный стол, обрамлённый шестью стульями и четыре полки под потолок, заставленные книгами.

На подоконниках во всех комнатах в простеньких горшочках росли фиалки и герань. Без излишеств. Окна были прикрыты тюлевыми занавесками. Наташе бросилось в глаза полное отсутствие штор. Не было также и картин. О роде занятий хозяйки дома говорил только макет декорации к спектаклю «Гроза» – дипломная работа Анны Андреевны, – установленный на одной из полок.

Ковров в доме не было, а все полы, включая и санузел, были застланы потёртыми ковровыми дорожками ядовитого красного цвета, списанными и перепавшими Анне Андреевне по жребию по случаю обновлению интерьеров театра.

Женщины выпили по рюмашке, по другой. Сечкина рассказала, что заканчивает факультет ИЗО в пединституте, что будет преподавать в школе черчение и рисование, вести художественный кружок. Будущая учительская деятельность Наташи Шутренкову не воодушевила.

– Вы мужа на операцию привезли? – спросила хозяйка.

Заговорили о детях. Это мужики всё об армии да о бабах, а женщины, те устремлены в будущее. Наташа переживала за сына.

– Светляков, хирург, тот мастер золотые руки. У самого Кричевского стажировался. Всё будет с твоим Петенькой зашибись, а вот с моим чего будет – это одному богу известно, – вздохнула Анна Андреевна. – Всё в его жизни сикось-накось!

– А кстати, – заинтересовалась Сечкина, – почему он по вашим стопам не пошёл? В отца?

– В отца? – Шутренкова презрительно оттопырила нижнюю губу. – Да он его и в глаза не видел! Муж у меня был, а отца у Андрея не было. Ты можешь меня осуждать, но я не стесняюсь своей популярности в молодые годы. Знаешь, сколько у меня любовников было? Тебе столько не осилить! Ха! Смутилась! Скромница какая! А ты сразу поверила, да? Ну скажи ведь, поверила?

– Поверила, – кивнула Наташа. – Вам трудно не поверить.

– А не надо верить первому встречному, – Анна Андреевна высморкалась о край скатерти. – Извините за некультурность. В носу засвербело, а это к слезам. А плакать нам с тобой не к чему. Вот выжрем всю водку, тогда и повоем по-бабьи. Нет, дорогуша! Не до любви мне было! В сорок первом мне только четырнадцать исполнилось. Отца, офицера, сразу убили. Мать и так больна была, а тут совсем слегла и к осени померла. Брата моего меньшего в детский дом приняли, а я уже по возрасту в дети не годилась. А жить как-то надо было? У нас во дворе была художественная мастерская. Там всякие плакаты в то время изготавливали. Ну и я подрядилась к художникам за краюшку хлеба. А когда немец к Москве вплотную подошёл, то народ весь из столицы и рванул…