Владимир Самсонов - Рассказики

– Я же говорил, что быстро.

Федя стоит в дверях кухни и активно вытирает полотенцем голову.

– Твоя одежда в шкафу. Там твои старые шорты, я на них как-то натыкалась. В общем, найдешь, – наставляет Александра Ивановна.

Тарелки уже на столе. Из совсем старенького польского холодильника «Helkama» появляются малосольные огурцы, кетчуп «Heinz» и мелко нарезанная селедка.

– Нашел?

– Просто сказка! По-моему, они мне очень идут, – с фальшивой неуверенностью бормочет Федя. Он растягивает в разные стороны штанины, превращая тем самым обычные джинсовые шорты в оригинальные джинсовые шорты-галифе.

– Ты на диете сидишь? Кожа да кости. И это ребенок, которым восхищался весь роддом!

– Я весил тогда четыре с половиной. Сегодня мой вес достигает почти девятиста килограмм ровно. Так что можешь гордиться мной, как прежде.

– Хлеб будешь?

– Селедка! Супер! – похлопывает себя по животу Федя.

– Ты меня слышишь? Мне хлеб резать или нет? Или ты сам соизволишь это сделать?

– Черный, милая. Только не очень много.

– Мерзавец.

– Просто никто так не может накрыть на стол, как ты.

– Вылитый отец! Такой же врун!

– Садимся?

– Больно, ты прыткий!

Александра Ивановна нарезает хлеб толстыми кусками, складывает их один на другой рядом с бутылкой кетчупа, затем подходит к плите и перемешивает в сковороде картошку.

– Кстати, напомни, когда будешь уезжать, что тебе надо забрать носочки для ребят. Наталье, может, не понравится, не знаю, но я старалась.

– Ей все понравится, вот увидишь. Как твои глаза?

– Получше, но инфекция не прошла еще. Закапываю лекарство каждый час. Врач говорит, что через неделю станет гораздо легче и я смогу потихоньку читать.

– Телек смотри. Так веселее.

Они садятся и начинают есть. Федор всерьез собрался побить рекорд по поеданию жареной картошки и спортивные интересы на некоторое время заслоняют его сознание от сидящей напротив матери, которая только делает вид, что ест. Александра Ивановна посматривает то на кусочек сырой картошки, лежащий около газовой конфорки, то на отрывной настенный календарь, висящий над раковиной.

– Зачем мне телек? – вдруг произносит она. – С чего ты взял, что смотреть всякую чушь легкое занятие! Да еще для старого человека!

– Что? – Федор с удивлением поднимает на мать глаза. – Какой телек?

– Ты советуешь смотреть телевизор.

– Я?

– Ну, не соседи же!

– Просто с ним меньше скуки, вот и все.

– Не так одиноко, хочешь сказать?

– Не говори чепуху. Ты не одинокая.

– Надьки, считай, уже нет на свете, – на глубоком выдохе говорит Александра Ивановна и часто-часто моргает. – Совсем пропащая.

– Я не собираюсь это слушать, ма. Даже не старайся. Надька тебя любит, сама знаешь.

– Да и что мне покажут по этому телевизору-то? Беда одна, да и только. Горчицу будешь?

– Не-е. А то картошка не влезет.

– Твой отец тоже был юмористом, но даже выпуски новостей смотрел редко, – вздыхает Александра Ивановна. – Говорил, что чем больше мы смотрим, тем… Ладно, даже начинать не хочу! И мы еще платим за это! И не только за киловатты, и не только деньги.

Она тяжело встает, подходит к тумбочке, стоящей между мойкой и газовой плитой – там осталась лежать полбуханка хлеба, – отрезает еще пару кусков и кладет перед Федором.

– Говорил, помню. Так я же тебе просто так сказал, про телевизор-то. Ну, радио слушай, пластинки. У тебя же много классных пластинок. Я бы обалдел вот так сидеть!

– Ты молодой еще. Таких вот лопухов они и обрабатывают! Развлекательные программы, всякие зубоскалы, сообщения о том, что стряслось в Персидском заливе, что там премьер-министр одной страны ляпнул президенту другой. Бред сивой кобылы!

Федор некоторое время любуется куском хлеба, лежащим рядом с тарелкой, затем водружает его на вершину уже имеющейся хлебной башни.

– Что же ты хлеб не ешь? Зачем я столько нарезала!

– Картошка офигенная!

– Не понимаю, как можно есть без хлеба! – Впечатление такое, что мир рушится у несчастной матери прямо на глазах. – Может, вы и эту, как ее там… «Кока-Колу» пьете?!

– Изредка. Ма, картошка просто офигенная!

– Офигенная! – обреченно повторяет Александра Ивановна. – Ах ты господи! Забыла купить стиральный порошок! Не сходишь попозже?

– А тебе какой?

– «Tide» или «Losk», небольшие такие коробочки. И «Принцессу Канди» по двадцать пять пакетиков.

– Черный?

– Что?

– Купить черный «Канди» или какой?

– Только черный, какой же еще!

– Зеленый полезнее, говорят.

Они внимательно смотрят друг на друга.

– Как у тебя здоровье? Как ноги? – первым не выдерживает Федя.

Александра Ивановна едва слышно постукивает ногтями пальцев по столу. Ее внимание привлекают переводные картинки, расположенные в шахматном порядке на плитке около мойки.

Лет двадцать назад маленький Федечка из-за них не пошел со своими друзьями играть в свой любимый футболян. Вместо этого он целый вечер собственноручно наклеивал гномиков и ягодки на недавно положенную плитку. Время от времени Александра Ивановна напрашивалась помочь в этом нелегком для сына деле, но раз за разом встречала решительный отказ. Видимо, дело было в том, что плитку клал Нюссер-старший – это уже само по себе стало событием года и прочно вошло в семейную историю, – ну, а сын, гордый оказанным доверием, ни за что не хотел отставать от обожаемого отца. Некоторые из картинок сейчас были уже наполовину стерты, но не потеряли своего прежнего обаяния.

– Так-то вот, – шепчет со значением Александра Ивановна и запинается, забывая, о чем, собственно, идет речь. – Да-а. Вот так-то вот. Во-о-о-от… Ноги, говоришь?

– Да, мам, ноги твои как сейчас?

– Ходила я тут к врачу.

– И что он сказал?

– Да не он, а она – Евгения Петровна. Нет… А, ну да! Женя Заманская! Как же я могла забыть!

– Ну, а о ногах твоих она что сказала?

– Вроде лучше. Но это еще бабка надвое сказала. Помирать, может, скоро придется. Придешь на похороны-то? К матери-то?

– Мам, – Федя наблюдает за ноготками матери, – ты еще ого-го: зрение хорошее, сердце в порядке.

– Да? – Дробь по столу усиливается.

– Конечно. Ты еще лет двадцать проживешь, а то и все сорок.

– Еще чего!

– Мало, я понял. Пойдешь на полтинник?

– Иди ты куда подальше! Полтинник, скажешь тоже!

Свистит чайник. Федя выключает его, подходит к навесному шкафчику и оборачивается к матери.

– Варенье в холодильнике или здесь?

– Посмотри под пакетом с редиской. Там? Ну вот, ставь сюда. Открывалка в выдвижном ящике. Блюдца ставь, чашки. Я еще купила вафли, специально для тебя. Они вот тут, – и Александра Ивановна показывает глазами на шкаф-стойку в углу кухни, рядом с дверью.

– Зачем ты тратилась, ма?