Владимир Самсонов - Рассказики

– Ничего я не тратилась! Деньги у меня есть. Если бы не было – другое дело. Самой мне ничего не надо. Я и есть-то почти не хочу. Днем дела себе выдумываю, а вечером сяду отдохнуть, поставлю воду кипятиться – и замечательно. А чай и заваривать нет никакой охоты. Отец был жив – хотелось что-то делать, готовила с удовольствием, хоть и уставала. Конечно, уставала! Утром всех кого-куда отправить надо, потом самой бежать на работу. Там нанервничаешься, устанешь, а уже домой пора – готовить, стирать, уроки проверять. Ночью Лев Самойлович, Царство ему Небесное, с нежностями пристает, а утром его хоть краном подымай! – Александра Ивановна почти беззвучно смеется. – Иной раз, веришь, до одиннадцати валяюсь. Вот жизнь пошла! Кстати! Ты не забыл про отцовскую могилу?

– Мы в субботу хотели пойти. А ты что хотела там сделать? – спрашивает Федя. Он готовит бутерброд, состоящий из белого хлеба, толстого слоя сливочного масла, куска сыра и малинового варенья.

– Пострижем траву. Ну, со скамейкой можно подождать до следующего раза, а вот оградку на Пасху не покрасили. Ты краску купил?

– Успею, – мычит Федя через бутербродную затычку. – Она на каждом углу продается! Ведь советской власти больше нет, ма, ты знаешь об этом?

– Все у тебя в последний момент делается!

– Черную?

– Черную, а как же! Все-таки кладбище. Или ты хочешь другую?

– Темно-синюю, например. В горошек. Но можно и черную.

– Любую, горошек ты мой, – только купи.

– Давай я сейчас, – Федя смотрит на красный пластмассовый будильник, стоящий на холодильнике, – после чая, в хозяйственный сбегаю. Он же до восьми тут у вас, насколько помню? Часы правильно показывают?

– Он, может, и до восьми, но ведь ты хотел помочь мне разобраться на балконе. Забыл? И полку в шкафу – все время падает – помнишь?

– Елки-палки! Чуть не забыл!

Федя вскакивает и удаляется в прихожую, откуда почти тут же возвращается, держа в руках металлические держатели. Минуты две-три уходит на то, чтобы установить их в уже упомянутом выше шкафу-стойке. Пока сын со всем этим возится, Александра Ивановна кружит вокруг него, наклоняется, всматриваясь в глубины милого сердцу шкафчика, будто оттуда вот-вот покажет свои зубки долгожданное счастье. Федя пару раз просит ее не мельтешить перед глазами и сесть-посидеть спокойно, но безуспешно. В какой-то момент Александра Ивановна даже вытаскивает из кармана передника маленькую крестовую отвертку с предложением пустить ее в ход. При этом она в воздухе самым энергичным образом то закручивает, то откручивает шуруп-невидимку, видимо, тем самым показывая, как на самом деле надо пользоваться таким инструментом. Но ее старания остаются незамеченными. Она подавляет вздох, выпрямляется и смотрит на готовую работу с видом человека, который и сам мог бы прекрасно справиться со всей этой напастью – и даже намного лучше, – но не берется просто из принципа, просто, чтобы кто-то другой – в данном случае сын – мог проявить себя в кои-то веки с лучшей стороны. Отвертка отправляется обратно в карман, наталкиваясь при этом на что-то металлическое, весьма напоминающее монеты.

– Какой ты у меня все-таки молодец! Хоть один человек с руками! И в кого ты такой, ума не приложу. Ну, уж не в отца, это ясно как божий день. Тот вечно холодильник с танком путал.

– Не говори ерунду. Он просто жутко тарахтел, вот и все!

– Танк?! Что-то не соображу. Или отец?

– Конечно, танк!

– При чем здесь танк?!

– А холодильник при чем? Или отец?

– Ты меня когда-нибудь с ума сведешь, честное слово! Что за ребенок!

– Чем тебе отец не угодил? Сейчас-то?

– Не твое дело, молодой человек.

– Ты же вроде его любила. Не обижайся.

– Значит, было за что. И что значит это «вроде»? – фыркает, сверкая глазами, Александра Ивановна. – У вас, у молодежи, в моде другие нравы. Знаю я их прекрасно! По телевизору ужас что показывают!

– Ага! По телевизору! А я было подумал…

– Молчи! Вы и понятия не имеете о любви. О настоящей любви, о которой писали наши классики. На уме только мобильные телефоны, фильмы, интернет. Дрянь, короче, всякая!

– Тебе надо бы одну такую маленькую дрянь прикупить. На всякий случай.

– Сто раз я тебе говорила, что мне в нем ничего не видно. Там ноль-три набрать еще умудриться надо, не только вам звонить! Да и звонить им незачем – сдохнешь, пока дождешься.

– Сейчас, ма, есть телефоны, с помощью которых ты книжки могла бы читать. Любые, заметь! Об автодозвоне я уже не говорю. Знаешь, что такое автодозвон?

– Вот молоть чепуху ты горазд! Вот тут тебя хлебом не корми. И не держи меня, пожалуйста, за дуру.

– Давным-давно бы тебе купил. А в интернете ты можешь…

– Молчи ради бога! Мне соседка говорила – Михална, ты ее знаешь, – что интернет мировая помойка. И я ей верю, она зря не скажет.

– Сама небось из нее не вылезает, – скверно улыбается Федя. – Знаем мы таких знойных старушек!

– Вздор! Она очень порядочная женщина.

– Как и все твои подружки.

– А я лично и без интернета вполне благополучно помру.

– И без холодильника с танком. Мы об этом позаботимся, не беспокойся. Не будет этого, знаешь ли, шума и привычной возни. Ты умрешь у нас на руках. А до того наша Надька оставит свою работу и будет приглядывать за тобой до победного конца. Она добрая.

– Скажите на милость! – Александра Ивановна усаживается поудобнее. – Добрая!

– Она тебя любит, ма. Больше, чем я. Правда.

– Мужикам верить нельзя.

– Отцу же верила.

Александра Ивановна молчит. Она разглядывает семейные фотографии, которые расположились на противоположной от нее стене.

– Ма, – тихонько аукает Федя. – Ты что?

– Я? Я-то ничего. А вот двоюродный дед твой… Дмитрий Иванович…

– Что?

Александра Ивановна так внимательно смотрит в глаза сыну, будто без линейки хочет измерить межзрачковое расстояние.

– Что?… А много чего. Тетя Аня, покойная, всю жизнь приговаривала: «Митенька мой, Митенька!» А Митенька, дедушка наш ненаглядный, таки загулял однажды! На сорок-то шестом году жизни! И как, доложу тебе, загулял!

– Запьешь тут. Жизнь тяжелая была, ты сама рассказывала!

– Да он капли в рот не брал!

– А-а-а.

Федя с интересом смотрит на фотографию, где еще не загулявший однажды Дмитрий Иванович склоняет голову в сторону жены, Анны Васильевны, а их сын, совсем еще маленький Коля, Коленька, безмятежно сидит у отца на коленях и качает ножкой. Вглядываясь в открытое лицо Дмитрия Ивановича, Федя отмечает про себя, что такими глазами, как у него, наверное, смотрят из рая праведники на тех, кто мучается в жизни земной. Как-то не верилось и не хотелось верить, что милейший, всеми любимый дед Митя, человек образованный и от природы щедро наделенный не только умом, но и многими талантами, мог заинтересоваться какой-нибудь ударницей труда в конторе, где работал сам. Это было бы шагом неосторожным: нежелательная информация могла легко просочиться и достигнуть ушей Анны Васильевны. Конечно, могли быть и другие варианты. Например, имевшая место быть школьная учительница, совсем еще молоденькая, только-только после педагогического училища. Она, как гласило семейное предание, сама, по-соседски, предложила дать Коленьке несколько уроков по русскому языку, чтобы тот пошел в первый класс не совсем с нуля. Кто знает! Могли, конечно, быть и две-три молодящиеся вдовушки – такие всегда и везде находятся. Такие подвертываются в самый неожиданный момент, как бы нечаянно для самих себя, но не вдруг для остальных, а потом начинают требовать от жертвы невесть чего: мол, давай теперь женись, раз так, и заводится песня, которую всякий нормальный мужик слушать просто не хочет и не может. Сами знаете, как это бывает.