Александр Гусаров - Ночной разговор. Рассказы

– Мария Ильинична, не было ли у вас травм во время беременности?

Ей ничего не оставалось, как начать отвечать на поставленные вопросы.

– Нет, не было.

– Как проходили роды?

– Да обычно, как у всех.

– Не страдал ли сын снохождением? Энурезом?

– Каким еще энурезом? – удивилась она.

– Не писался ли он по ночам?

– Да вы что, Вольдемар Орестович?

– Борисович, – поправил её доктор.

Она посмотрела на врача умоляюще:

– Орест Борисович, может, отпустите сына?

На своё новое имя доктор нахмурился ещё больше, но поправлять маму Кости больше не стал.

– Пока об этом и речи быть не может. Надо хорошенько понаблюдать за ним. Я на себя ответственность брать не хочу. Мы недавно так выписали одного …. Так он всех своих родственников съел, – строго произнёс врач, выразительно смотря на женщину.

Мария Ильинична изумленно взглянула на доктора и недоуменно отозвалась:

– Да разве такое может случиться?

– О-о-о-о, – заунывно пропел тот, – чего не бывает с нашими пациентами.

Мама Кости недоверчиво покачала головой.

– Разрешите хотя бы повидаться с сыном, – она жалобно смотрела на Лапицкого.

Вольдемар Борисович долго мялся, чего-то выжидая. Она догадливо протянула конверт. Вольдемар дружелюбно взял подношение и, сразу же расплылся в улыбке. Он сунул деньги в карман халата.

– Теперь можно, – солидно, будто делая большое одолжение Лапицкий, проронил: – Приходите в дни посещений. Я отдам необходимые распоряжения.

Костя встретился с мамой в сумрачной и неудобной комнате для свиданий с близкими родственниками, с гнетущей атмосферой и заплесневевшими углами. Одним своим видом способной превратить здорового человека в душевнобольного.

Мария Ильинична, поздоровавшись, оглядела сына одетого в нелепую больничную одежду, внимательно вглядываясь в каждую черточку припухшего бледного лица. В её взгляде читалось сострадание и сочувствие. Но она справилась с нахлынувшими эмоциями и чтобы подбодрить Костю, а не расплакаться самой, произнесла:

– Потерпи сынок. Всё образуется.

– Отец что не пришел? – сын перевёл разговор в другое русло, гордо не желая, чтобы его жалели.

– Отец, как ты в больницу попал, на меня накричал, что я тебя отдала на растерзание врачам, а потом слёг. На больничном долго был. Он ведь любит тебя очень, – она всхлипнула, – а теперь к рюмке стал прикладываться. Ему соседи наплели, что отсюда никто не выходит. Он и главному врачу звонил, да ничего не добился. Я тоже пока твоему лечащему врачу денег не дала, и меня не пускали. Отцу я даже не сказала, что к тебе пошла, чтоб больше не расстраивать.

– Так успокой его передай, что всё у меня нормально.

– Передам, сынок. Чем они тебя тут лечат?

– Мама, во-первых, лечить не от чего. Те таблетки, что всем раздают, никто не пьёт, – он усмехнулся. – Даже безумные. Надо успеть их под язык спрятать, а потом выплюнуть, чтобы никто не увидел. Если заметят, начнут уколы делать. Тогда будешь спать круглые сутки.

Мать покачала головой:

– Будь осторожней.

– Я стараюсь, – улыбнулся Костя.

Она глубоко вздохнула:

– За что же нам, Господи, такое испытание?

Она выложила на стол принесенные с собой мисочки и тарелочки и принялась кормить сына. Пока он с жадностью ел, не сводила с него глаз наполненных слезами. Потом прибралась на столике, ласково поцеловала в щёку и пошла к выходу.

Константин под присмотром одного из медбратьев, угрюмого и молчаливого мужчины вернулся в отделение.

На стекле окна умывальника, в замалеванной зелёной краске, была выскоблена узкая прозрачная полоска. Сквозь неё он долго смотрел вслед сгорбленной фигурке с головой, закутанной шалью.

Костя подошёл к зеркалу, наглухо вмурованному в стену над раковинами, и посмотрел на своё отражение. Лицо у него опухло и приняло грушевидную форму, посредине в форме белой пуговки белел нос, губы оттопырились, словно накаченными силиконом. Уши торчали в стороны, дополняя и без того живописный портрет.

Он представил себе, как с такой физиономией пристаёт к врачам и медсестрам, чтобы объяснить, как мучительно голодал, избавляясь от смертельной болезни, и невесело усмехнулся. Прописанная Лапицким диета сделала своё дело.

Почувствовав на себе взгляд, Костя оглянулся. На него смотрел Денис – худощавый парень лет двадцати из одной с ним палаты. Напившись воды из-под крана, тот смотрел с долей сочувствия и сострадания.

– Что мать приходила?

Костя и без того пребывавший в невеселом настроении, молча, кивнул.

– Поди, расплакалась?

– Надо думать, – ответил Костя и, отвлекая себя от переживаний, спросил. – Слушай, Денис, а ты как сюда попал? На дурака вроде не похож?

– Да ты тоже не похож, – обиженно ответил Денис. – А здесь… – сосед по палате немного поразмышлял, видимо рассуждая про себя, стоит или нет, доверяться новому знакомому и, похоже решив, что можно, начал рассказывать: – Как попал? Легко. В выходной зашел в кафе на набережной «Снежинка» возле художественного музея – ты должен знать….

Костя представил себе мысленно место в центре города и, соглашаясь, кивнул.

– Сел за столик, – продолжал Денис, – ко мне подсела симпатичная девчонка. Глазищи, попенция – все при ней. Я её мороженым угостил. Слово за слово – разговорились. Я чтобы стеснение снять, когда за очередной порцией мороженого к буфетной стойке подходил, коньячка граммов сто пятьдесят пропустил. Посидели, поговорили. Напросился провожать. Но, то ли коньяк был левый, то ли мороженое с ним в химическую реакцию вступило, – пожал он плечами, – началось у меня по дороге к её дому в желудке брожение.

А хата у неё пустая. Родичи на курорт укатили. Она меня и пригласила зайти. Как тут откажешься? Поднимаемся к ней в квартиру. Она пошла на кухню, чаёк поставить. Ну, а мне сам понимаешь, не до чая, невтерпёж, думаю об одном, где бы нагадить.

Туалет у неё рядом с кухней. Зайду, все же слышно будет, неудобно. Заглянул на кухню, а она мне улыбается, – Денис ехидно пропищал, копируя голос своей знакомой: «Сей-час при-ду».

Я обратно в комнату, заметался по ней, как раненый зверь, смотрю, а там, на журнальном столике стопка газет, журналов всяких. Что, думаю, зря добру пропадать? Свет выключаю, стелю в угол газеты и прицельно на них какаю. Всё, что получилось, сворачиваю в кулёчек и со всей силы метаю в форточку. – Она на четвертом этаже жила, – уточнил Денис, – а на форточке, блин…, как назло сетка от комаров натянута, всё мое дерьмо вывалилось…, – он тяжело вздохнул. – Я перепугался, да и стыдно. Бегом за дверь и на улицу. Ну а там, у подъезда ментовозка стоит. Чё их принесло? Они мне: «Кто? Откуда? Зачем?». Я возьми и ляпни, из какой квартиры выскочил, думал, побыстрее отвяжутся, а вышло наоборот. Менты пошли проверять. Эта девка такую шумиху подняла, – он на секунду замолчал. – Она ко всему была дочкой важной «шишки», – Денис горько усмехнулся. – Вот так меня в «психушку» и определили, можно сказать с доставкой на дом.